Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

— По блядям ходил, небось? — развязно-интимным шёпотом спросил я. — Шлялся где попало?

— Я с женой отдыхал… — смущённо ответил Виктор.

Ослабел, ослабел! Даже до смущения дошёл.

— И тебя это останавливало? — с явной уже издёвкой спросил я. — И по барам местным не шлялся? Сидел с женой в бунгало и газировку пил?

— Ты… это… — перешёл вдруг на шёпот Виктор.

Мне подумалось отчего-то, что именно в эту секунду он боязливо оглядывается на дверь своего кабинета.

— Ты, знаешь, что? — продолжил он и шёпот его стал ещё тише. — Ты ко мне приезжай. Прямо сейчас.

— Куда? — продолжал издеваться я.

Как будто и так было не понятно, куда!

Но Виктор явно истратил последние силы и едва удерживался от того, чтобы окончательно провалиться в беспамятство.

— В офис мой приезжай… Я же тебе визитку давал, там адрес правильный… Ни с кем не разговаривай, прямо ко мне иди. Скажи — я вызывал.

— Я по вызовам не езжу!

— Приглашал, — поправился Виктор и закашлялся.

— Да ну тебя! — с всхлипом выкрикнул он, справившись с кашлем. — Нашёл, когда к словам цепляться. Приезжай давай, очень прошу! Только скорей, а то так и помру ведь… В Новый год как-то всё резко началось…

«Ого! Раньше, чем у меня! И, судя по всему, куда быстрее болезнь его жрёт…»

— …Температура прыгнула, голова закружилась. Совсем плохо… Блюю кровью… Из носа она же, зараза, течёт… Не остановишь! Задыхаюсь, спать не могу… Боюсь…

Он снова закашлял.

— Боюсь, что так и умру… во сне… К врачам ездил, и на дом вызвал… Вчера целый консилиум был…

— Ни хуя не знают! — в отчаянии выкрикнул Виктор.

И всхлипнул, словно подавившись слюной. Или уже кровью?

«Дохнущая обезьяна», — прошептал я.

— Что? — переспросил Виктор. — Чего бормочешь-то?

— Обезьяна! — громче произнёс я.

Мне показалось — выкрикнул в трубку.

С полминуты длилось молчание.

Виктор дышал тяжело, с хрипом и присвистом.

— Бредишь, что ли? — каким-то потухшим, бесцветным голосом спросил он.

Я не ответил ему.

— Приезжай, — повторил он. — Прямо ко мне иди… Тебе покажут, где… Посидим, выпьем…

«Конечно, выпьем, — подумал я. — А как иначе?»

— Приедешь?

— Приеду, — сказал я. — Прямо сейчас выезжаю. Жди.

Три луны впереди. Четыре. Девять. Круглыми, жирными рыбами ныряют в облака.

Дорога идёт то вправо, то влево и сугробы волнами несутся прочь.

Машину качает, раскачивает, неспокойное море города подхватило её — и вверх, к лунам-рыбам, и вниз, к звёздам в коричневом, талом, солёном небе у ног, бросает, возносит, бросает вновь, без конца, без конца.

«Жизнь только кажется бесконечной. Просто мы очень маленькие и не знаем, как быстро может плавать в небе луна».

Двоится, плывёт, мутнеет вокруг — будто и в машине холодные московские волны.

Тошнит.

— Притормозите, — прошу я таксиста. — Вот здесь…

— Здесь остановка, — возражает он.

— Здесь! — настаиваю я. — Меня тошнит! Прямо здесь!

Он останавливает машину.

Я открываю дверь… Едва успеваю открыть — и новая порция жижи (теперь, в свете фонарей и плавающих лун — прозрачно-жёлтой, почти флуоресцирующей рвотной жижи) выливается на заснеженный асфальт.

Прямо под ноги тем, кто стоит на остановке.

— Ну, это… Ты это!..

Я поднимаю глаза.

Взгляд мой — больной и белый. Я не вижу сейчас своих глаз… Конечно, не вижу! Но, выходя из дома, успел я глянуть в зеркало. Теперь я постоянно смотрю в зеркало, выходя из дома. Я успел заметить цвет своих глаз.

То ли со зрением у меня… Или и впрямь начинается бред? Но глаза были белые. Почти бельма с едва проколотыми точками зрачков.

Болезнь забирает у меня цвет. Пусть! Так лучше. Пусть берёт всё!

Теперь люди боятся моих глаз. Мужчина в стёганой пуховой куртке застегнул «молнию» до горла. Быстрым, боязливым движением. Он увидел мои глаза и не решился оскорбить меня. Он отошёл на шаг назад.

Моя власть!

Я плюю в его сторону. Вязкая слюна комком летит ему под ноги.

Я закрываю дверь.

— Поехали…

— Выпил что ли? — участливо спрашивает таксист.

— Выпил, — соглашаюсь я.

«Воды смерти…»

— Мутит?

Я молчу. Через минуту спрашиваю его:

— Долго ещё? Как там, до этого переулка…

— Скоро уже, — отвечает таксист. — Крепись, сейчас приедем.

Я заказал такси. На метро мне уже не добраться.

— …Самому стать оружием?

Артур замолчал и испытующе посмотрел на меня. Что он ожидал увидеть? Удивление? Оторопь? Радость от осознания того, что надежды, самые несбыточные и сумасшедшие надежды начинают, кажется, сбываться? Счастье от осознания того, что удалось сломать наконец обросший прочной костью хребет бытия?

Он говорил долго, почти час. Я слушал его, не перебивая, и мне казалось, что и встреча эта уже была, и рассказ Артура и само его предложение принять в своё тело самую опасную в мире заразу и в обмен на свою жизни получить абсолютную власть над жизнями людей… что людей! всего рода человеческого!..

Мне стало казаться, что всё это уже было. Встреча наша уже прошла когда-то, быть может, сотни три лет назад. И уже тогда дал своё согласие, да вот только или умер после этого несколько раз, или просто забыл о нашей договорённости. И вот теперь, то ли в наказание за все безвременные смерти свои, то ли в наказание за свою забывчивость — снова встречаю его, всё того посланника, снова слушаю его длинный рассказ и снова соглашаюсь.

— Я уже давал согласие…

— Когда? — спросил Артур. — Когда проходили регистрацию? Там могли спросить только согласия на встречу, беседу. Не более того! Всё остальное — против правил…

— Не знаю, — неуверенно ответил я. — Мне кажется, что я…

— Соглашались?

— Да, именно так.

— Это бывает…

Артур улыбнулся и подошёл к окну.

— Зима в этом году не ранняя?

— Нет, — ответил я. — Почему вы спрашиваете?

— Я не каждый год приезжаю в Россию, — объяснил Артур. — В прошлом году, например, не был. Совсем. Тогда была ранняя зима?

— Не помню.

— Тяжело, должно быть, переносить слишком долгие зимы, — задумчиво произнёс Артур и отошёл от окна.

Ему-то откуда знать!

— Вы уверены в успехе? — спросил я.

— Вы слышали что-нибудь об эпидемии чумы в Европе, что была в четырнадцатом веке? — спросил Артур. — О страшной эпидемии, что уничтожила едва ли ни четверть населения тогдашней Европы? Впрочем, некоторые исследователи утверждают, что погибла не четверть населения, а треть. Память о ней — в подсознании европейцев. Страх не прошёл до сих пор. Чумные блохи и заражённые крысы изменили сознание Европы, навсегда заразив его страхом смерти. Особой, невидимой, внезапной смерти! До сих пор во многих европейских церквях можно увидеть роспись на стенах или мозаику на стрельчатых окнах с одним и тем же сюжетом и названием. И название ей: «Пляска смерти». Смерть радостная, весёлая, стремительная как молния и неудержимая как сам гнев Божий. Смерть лежит рядом с вами в постели, ходит с вами по улице рука об руку, смеётся и печалится вместе с вами, танцует с вами, дышит вам в лицо и в затылок. Но вы её не чувствуете. Потому что она уже стала частью вашей жизни, вашего бытия. Частью вас самих. Она ведает предел вашего земного бытия, вы — нет. И вот она уже — не посланник Бога. Она сама — Бог.