Говард Джейкобсон - Немного пожить

— Хочется подольше не расставаться со своими секретами.

— Да, уж, этот вы берегли! Я знаю, где вы родились и выросли, знаю, где ходили в школу, мне знакомы ящики в шкафу вашей матери снаружи и изнутри, знакомо бомбоубежище, где вы учились обижаться на брата, ваш китайский ресторан, ваша ванная, ваши знакомые-вдовы, но «Дети воды»?.. С какой стати? Вас рожали в воде?

— В каком-то смысле да. Стояло удушливо жаркое лето. Моя мать, производя меня на свет, была вся в поту. Тарантул, надо полагать, искал воду.

— Какой еще тарантул?

— Тот, что пробежал по моей ножке. Это мой любимый рассказ.

— Значит, это ложь.

— Дайте определение лжи… Раз я помню тарантула, значит, он был.

— В следующий раз вы скажете, что он, убегая, утащил послед.

— Так оно и было.

— Значит, вы сидели в подвале, складывали пазлы и читали «Детей воды»? У вас талант к патетике.

— Как и у Чарльза Кингсли. Я обожал эту книгу. У меня была к ней сердечная привязанность: книга была мамина. Она читала ее мне вслух, мы вместе разглядывали иллюстрации. На них маленький викторианский трубочист плавал в компании взрослых фей. Они брали его на руки и ласково смывали с него сажу. Ну, что тут еще скажешь?

Она ничего не говорит.

Зато она думает. Уж не эта ли роль отведена ей в порченой жизни Шими Кармелли? Может, она — одна из фей, вооруженная бруском мыла?

— Я очень рада, — сообщила Эйфория, входя с чашкой горячего шоколада, — что мистер Шими поправляется.

Взгляд Принцессы, обращенный на мистера Шими, был долог и выразителен.

— Я говорила вам не поощрять фамильярность со стороны слуг.

Эйфория пятится назад.

— Я хочу, чтобы, общаясь со мной, они не напрягались, только и всего.

— Почему бы им при общении с вами не напрягаться? Со мной они напрягаются. Вы, надеюсь, не замышляете ленинского потрясения домашних устоев по той причине, что вы обожали с ним на пару «Детей воды»?

— Мне не нравится обращение «мистер Кармелли», «мистером Кармелли» был мой отец.

— Я возражаю не против обращения, я — противница фамильярности.

Боясь, что вина на ней, Эйфория сказала:

— Простите, миссис Берил.

— В будущем высказывайте ваши соображения о здоровье мистера Кармелли прямо мне. И прекратите болтать с моими сыновьями.

— С вашими сыновьями болтаю не я, миссис Берил.

— Раз так, нам обеим известно, кто это себе позволяет.

Эйфория заколебалась. Принцесса устремила на нее вопросительный взгляд.

— Чувствую, у вас внутри разворачивается нешуточная моральная борьба. Разболтать или не разболтать секреты Ее Величества — вот в чем вопрос?

— Она разговаривает с ними не только на кухне, миссис Берил! — выпалила она.

— Кто, королева?

— Настя, мэм.

— Где же она с ними разговаривает?

Эйфория испугалась, что далеко зашла, и попятилась опять. Если бы можно было вот так, пятясь, покинуть квартиру и очутиться на улице, она бы не преминула это сделать.

— Ну, дитя мое, выкладывай.

— На улице, миссис Берил.

— Мои сыновья встречаются с моими слугами на улице? Вы видели их вместе?

Эйфория кивнула.

— Вы видели, как передавались деньги?

Эйфория покачала головой: ничего такого она не видела. По ее мнению, они делали фотографии.

— Они снимали друг друга?

— Нет, мэм.

— Тогда что? Этот дом?

— Нет, мэм.

— Так что же? Выкладывай, дитя мое!

— Ресторан и банкетный зал «Фин Хо», миссис Берил.

Принцесса и Шими переглянулись.

— Это поведение хороших сыновей, — подсказал Шими.

— Каким образом фотографирование ресторана и банкетного зала «Фин Хо» делает их хорошими сыновьями? Думаете, они собираются пригласить меня туда по случаю моего дня рождения? Уж не забыли ли они мой возраст? Если так, я не вправе их винить. Я сама никогда точно не знала, сколько им лет.

— Смею предположить, что они фотографируют место, где я проживаю, чтобы понять, смогу ли я содержать вас так, как вы привыкли.

— А вы сможете?

— Нет, мэм.

Учитывая все обстоятельства, Принцесса думает, что настало время всех познакомить.

— Некоторые члены моей семьи не виделись уже больше полувека, — говорит она. — Некоторые вообще никогда не встречались, с некоторыми никогда не встречалась я сама. Представить всем им вас — идеальный повод всех перезнакомить.

— Что, если я не хочу ни с кем знакомиться?

Для человека, никогда не испытывавшего таких эмоций, Принцесса великолепно разыгрывает оскорбленные материнские чувства.

— Но это моя родня!

— Что не делает ее моей родней.

— Я встретилась с вашими вдовами.

— Вдовы не в счет.

Шими не подает виду, что испытывает вину перед Вандой Вольфшейм. Его совесть отягощена: он сделал плохо очередному человеку. Он написал ей письмо с извинениями за то, что свалился на пол перед ее благотворительной лотереей, на которое она ответила скупыми словами надежды, что он выздоровел и что за ним ухаживают .

Обошлось без телефонных звонков.

Принцесса читает его мысли. В этих отношениях настоящая гадалка — я, часто хвастается она, причем мне не нужны карты. Раз вдовы не в счет, значит, не в счет.

— Вот еще одна причина, — говорит она, — чтобы вы познакомились с людьми, которые мне небезразличны.

Шими смотрит на нее во все глаза.

— Я польщен тем, что вы считаете, что они должны быть небезразличны и мне. Но не служит ли обычно знакомство с родственниками подготовкой к бракосочетанию?

Она тоже широко раскрывает глаза.

— Уж не думаете ли вы, что я делаю вам предложение?

— Безусловно, нет. Помнится, мы установили основополагающие правила касательно брака.

— Наши основополагающие правила касаются ухаживания.

— Разве одно невозможно без другого?

— Странно, что вы меня об этом спрашиваете. Может, это вы задумали сделать предложение мне ?

— Я бы не сумел. У меня нет опыта.

— Тогда остается надеяться, что вы не забавляетесь с чувствами беззащитной женщины. Существует, как вам известно, такая вещь, как нарушение обещания.

— В нашем возрасте?

— Обещание есть обещание в любом возрасте. В нашем возрасте нарушить его особенно непростительно. Мы ведь вряд ли снова будем делать предложение или получать его.

— Опять вы за свое! Помните, у меня это было бы в первый раз.

— Тогда облачиться во все белое придется вам.

Он краснеет, и она знает, почему. Белыми были панталоны его матери?

Не проходит дня, чтобы они друг друга не дразнили, но сегодня оба почему-то серьезны.

— Эта тема вам наскучила, — говорит она как можно более добродушным тоном. — Я знала, что так произойдет.

— Боюсь, что вам наскучил я сам, — возражает он. — Я не так хорош в игре, как вы.

— Не надо себя клеймить. То, что вы ходите с понурым видом и прячете от людей свои слезящиеся глаза, еще не говорит о ваших серьезных намерениях. Вы не меньше меня склонны к комичности. Ничего из того, что вы говорите, нельзя принимать всерьез. Вам бы на театральную сцену! Вы — гипербола себя самого. Я понимаю это лучше кого-либо еще.