Геннадий Карпов - Б-1, Б-2, Б-3 [неженский нероман]

– Дед, а идти долго? – поинтересовался я.

– Ты ж тут ходил! Чего спрашиваешь? – пробурчал дед, и я обратил внимание, что пар изо рта при разговоре идёт только у меня.

– Не узнаю! Давно это было. И ходил я летом. Тайга летом и зимой – две разные вещи!

– Вот там ваша кухня стояла. А вон там – твоя палатка. Остов до сих пор стоит! Вот что значит – осина без коры стоя высохла! Камень!

– Не вижу я никакого остова!

Я тщетно всматривался в пейзаж, но не находил в памяти никаких зацепок. Кругом простиралось однообразие, возведённое в абсолют: белый снег, припорошенные тёмные деревья и колпак серого неба. Такой оттенок серого на месте нормального неба любого фотографа приводит в бешенство, потому я нажал на клавиатуре «Ctrl» + «L» и сделал небо чуть светлее. Картинка сделалась радостнее на четверть.

– Остов под снегом! Тут его под два метра наваливает к весне! Тебе его не видно. А я вижу.

– Если тут столько снега – почему же мы не проваливаемся? Вернее, только по колено проваливаемся? – удивился я.

Дед только отмахнулся от моих вопросов и двинул вверх по долине. Только тут я заметил, что он двигается каким-то странным образом: ногами шевелит только для вида или по привычке, а двигается равномерно, независимо от движения своих ног. Мне же приходилось честно враскачку шагать, преодолевая сугробы. Хотя не оставляло ощущение, что мой вес многократно уменьшился и идти по рыхлому снегу без лыж особого труда не составляет.

Шагали мы долго. Может – час, а может – неделю. Я не столько устал, сколько мне надоело однообразие ходьбы по одной и той же фотографии. Освещение не менялось, пейзаж – тоже, и я стал жалеть, что трачу время на какую-то ерунду. И как только я так подумал – мы тут же свернули в правый по ходу движения лог, и я, наконец, узнал то злополучное место. Ручей местами пробивался сквозь снег и лёд, но дед, не замечая водных преград, всё так же вяло перебирал ногами в сантиметрах над водой или по щиколотку в снегу. Я шёл за ним, перепрыгивая с камня на камень. Пару раз я нагибался, зачерпывал воду в ладонь и пытался попить, но вода утекала сквозь пальцы, как бы крепко я их не сжимал. Поэтому я ограничился лишь тем, что вытер мокрой рукой лицо и вдруг понял, что эту воду пить нельзя. Потом открылась знакомая поляна, и я машинально посмотрел туда, где когда-то стоял стог. Стога не было. Мы прошли место, где он стоял, и двинулись лесом по тропе, которую я в своё время безуспешно пытался разглядеть. Тропа оказалась хорошо натоптанной, и мне даже стало стыдно: как я мог её тогда потерять? Тропа оказалась недлинной, хотя понятия времени и пространства тут становились какими-то кривыми и неважными. Видимо, тот, кто натоптал эту тропу, никогда не считал ни метров, ни минут. Он никуда не спешил и не опаздывал, не торопился, но и не медлил. Тут просто ходили, как маленькие дети в парке, не думая о том, что было вчера и когда наступит завтра. Для детей нет понятия «Завтра»! Если он не посмотрит мультик сейчас – он не посмотрит его никогда! Если ребёнка с детства мучают – он не будет знать, что он мучается. Он будет думать, что это и есть – жизнь, потому что ничего другого не видел. Другое дело – кем он станет через семнадцать лет такой жизни? Семнадцать лет! Тут нельзя прожить семнадцать дней, не то что – лет!

Дед остановился. Долина заканчивалась почти отвесной скалой. Мы стояли в цирке, с трёх сторон окружённые отвесными скалами. Там, наверху, начиналось высокогорье, росли кривые кедры и сосны, а тут, под ногами, почти в русле ручья, пробивалась черемша и дикий лук, разбавляя яркой зеленью оттенки серого.

– Дед! – обалдело глядя на черемшу спросил я. – У меня нынче день рождения? Так? Второе декабря? Какого в таком разе тут зелень цветёт? Черемша в декабре – это даже для сна – слишком!

– А тут место курортное! Тепло. Кедр низкий, ореха много. Черемша, лук, ягоды разной полно, грибов. Чага по берёзам. Хищников нет. На ягоду птицы много прилетает. В ручье под перекатами хариус зимовать остаётся. Когда внизу снега много – козы сюда приходят, маралы. Ниже бобры живут. Из ентого ручья, что из-под горы бьёт, вода тёплая круглый год бегит и землю греет. А с горы бегит холодная. И снег то с неба вниз летит, то обратно наверх улетает.

Я разглядел круглое пятиметровое озерцо, от которого поднимался пар, и понял, что ручей перегорожен камнями специально, образуя тёплый бассейн. По берегам вытекающего из бассейна ручейка до самого леса пробивалась разная травка. На опушке к тёплому ручью подмешивался холодный, и оба скрывались под заиндевелыми камнями. Дед тем временем подгрёб к южному склону и молча показал на остатки какого-то строения. Не то дровяник, не то свинарник повалился на склон, из снега торчали плохо отёсанные колья с парой ржавых гвоздей.

– Тут моя живность обитала. А вот тут мы жили с женой! – он показал на врытую в склон горы избушку.

Склон выбран вглубь на метр, сгнившая крыша покоилась на нескольких венцах. Её дальний конец находился на уровне земли, а ближний – на высоте примерно полутора метров. Всё строение когда-то было покрыто сверху ветками, берестой и дёрном, но с годами крыша провалилась, и теперь помещение примерно два на четыре метра представляло собой заваленную землёй и трухой обвалившуюся пещерку.

– Она до сих пор там? – спросил я.

– Да. Там. А тут – две козы и куры. Не помню уже – сколько кур. Тоже кажется две. И петух. Или не было петуха? Хотел кошку завести, да не успел. Планов много было. Даже деньги стал копить. Мясо-то я добывать наловчился! А как в посёлке фабрику построили – народ богато жить стал. Мясо хорошо продавалось. Хотел ружьё купить и лошадь. Без лошади тяжело туды – сюды бегать. Далеко посёлок. То четыре дня идти с грузом, то три.

– А как снег может обратно вверх лететь? – поинтересовался я.

– А вот как! – сказал дед и показал мне рукой вверх, на гору.

Я посмотрел вверх и увидел, что с неба падает снег. Видимо, он шёл всё время, что мы двигались по фотографии, но снежинки не прилипали к нам, а сразу превращались в сугробы на земле. То ли снег валил так сильно, то ли мы стояли так долго, но я почувствовал, что меня завалило по пояс, и понял, что не могу двигаться. Я хотел подойти к остаткам избы и посмотреть – что с собой брать летом, чтобы разобрать руины и добраться до дедовой жены, но даже шагу сделать не смог. Ноги прилипли к сугробу, словно это был вовсе не сугроб, а клей «Момент». «Стоять мне тут до весны!» – решил я и начал придумывать темы, которые надо обдумать за четыре месяца стояния в сугробе. Тема придумалась лишь одна: постепенное уменьшение гравитации на Земле вследствие увеличения размеров планеты и её последующий неизбежный разрыв всё возрастающей центростремительной силой.