Александру Ивасюк - Половодье

Дунка вышел. Он увидел бедный дом с облупленными стенами; покрытый снегом большой двор пересекали протоптанные спутавшиеся дорожки. Этот снег, эти дорожки, и крытый колодезь, и стреха, увешанная сосульками, приобрели невероятную значимость, словно их поставили перед ним как на сцене — вырвали из безразличия неодушевленного мира, — и они ожили, и ясно на что-то указывали. Сновавшим вокруг людям не удалось заслонить их своим тревожным движением.

— А ну, где тут мешки, которые украл этот разбойник, твой муж, нынче ночью? — заорал Месешан, шагая к дому, а в это время остальные рассыпались по двору, направляясь кто к складу, кто к хлеву, откуда доносился густой запах навоза.

— Говори, не то и с тобой покончим, — продолжал орать комиссар.

На пороге застыла маленькая темноволосая женщина; от ужаса она закрыла рукой рот, будто стараясь удержать крик.

— Говори, — кричал Месешан, схватив ее за плечи. — Говори, шельма вонючая! — Потом, обратись к остальным, приказал: — Ищите всюду. Надо покончить с разбоем в городе, житья от него не стало!

Потрясенная женщина не издала ни звука, по-прежнему закрывая рот ладонью, словно боялась, что страх ее обратится в действие, словно надеялась, что, если она не крикнет, ничего не произойдет.

— Ага, молчишь! Берите ее и ведите в полицию, там она во всем признается.

Двое полицейских и один из дружков Карлика окружили женщину, а Месешан толкнул ногой дверь и вошел в дом.

Пауль Дунка наблюдал за этой сценой, он ждал крика, крик уже прозвучал в нем — ведь он был на пороге того понимания, к которому стремился. Когда женщина наконец закричала, ее крик оказался тише и менее пронзителен, чем его отражение в сознании адвоката; Дунке хотелось заткнуть уши, словно то, что звучало в нем, происходило снаружи.

— Что вы сделали с моим мужем? — крикнула женщина, и тогда один из них ударил ее, и она опять закричала: — Вы убили его, убили! — И снова ее ударили и продолжали бить, кто-то закрыл ей рукой рот, но вопль несся и сквозь пальцы, приглушенный, но такой же невыносимый.

«Я убью их, — кричало что-то внутри Пауля Дунки, и он нащупал свой револьвер. — Пристрелю их прямо сейчас». — Но вместо этого он заорал:

— Оставьте женщину, говорю вам, оставьте!

Никто его не слушал. И тогда он побежал к крыльцу и вцепился в плечо человека, затыкавшего женщине рот. Тот удивленно оглянулся и сказал:

— Она поднимет всех соседей. Надо ее отсюда увести, не то будет беда.

— Оставь ее, — кричал Дунка, — немедленно оставь! — Его охватила жгучая ярость — такую ярость испытывал, вероятно, его отец, старый Дунка, «трибун», и его дед, и все те люди, на которых, как ему казалось, он не похож, — его предки, книжники, князья и ораторы, яростные мыслители и яростные историки, в чьих речах на собраниях и в парламенте в Пеште звучала только ярость — они рубили лес, чтобы строить дома и основывать банки, кипя от ярости, вызванной несправедливостью и бессилием: она не могла выражаться иначе, пока они не обрели другие права.

— Оставь ее, немедленно оставь! — повторял Пауль Дунка. Он кричал каким-то не своим, позабытым с детства голосом. И, почувствовав исходившую от него устрашающую силу, человек, затыкавший женщине рот, в удивлении опустил руку. А женщина, услышав этот защищавший ее в голос, замолчала, только время от времени у нее вырывался вздох. Из глаз ее потоком полились слезы.

В этот момент на пороге появился Месешан: лицо его сохраняло все то же тяжелое, усталое выражение. Пауль Дунка овладел собой. Он был теперь уже далек от истерики, кровь предков заговорила в нем, и ярость толкала к действию. Он подумал: «Они убьют меня, когда все поймут и им надо будет избавиться от единственного свидетеля». Месешан бегло оглядел двор и, ничего особенного не заметив, мрачно спросил:

— Нашли, что искали?

— Да, — сказал один из дружков Карлика. — В сарае был мешок кукурузы с печатями мельницы Печики. Из тех, со станции.

— Хорошо. Отведите женщину в полицию. Того — накройте брезентом. Ты, Някшу, — обратился он к одному из полицейских, — оставайся около него, пока я не вызову кого-нибудь из прокуратуры. Ну, быстрее, у нас нет времени.

Все подчинились. Пауль Дунка вышел со двора, стараясь не смотреть на женщину.

Месешан сказал:

— Отправляйтесь к Карлику, передайте, что мы все сделали как следует. А я иду в префектуру сообщить властям.

Полицейские ушли, уводя с собой женщину; она не сопротивлялась, она шла за ними как во сне, не понимая, куда ее ведут. Дружки Карлика направились к вилле Грёдль — сообщить своему хозяину, что дело сделано. Пауль Дунка незаметно отделился от них, пробормотав:

— Я зайду к Карлику, когда потребуется адвокат. Так будет лучше.

Никто ему не препятствовал.

Тот, на кого он кричал, забыл об этом незначительном случае, отнес его за счет «господских нежностей», ведь и Карлик сам, бывало, обращался с адвокатом по-особому, щадя его «девичьи» нервы.

Месешан поспешил в префектуру. Для него все только начиналось. Он не думал о том, что ему уже не спастись, даже не спрашивал себя, возможно ли спасение. Надо было спастись, чего бы это ни стоило, потому что с этого дня он играл по-крупному, и любая ошибка могла стать фатальной. В таком состоянии, почти ни о чем не думая, как это бывает с очень решительными людьми, дошел он до префектуры, поднялся по лестнице и, никого не предупредив, вошел прямо в кабинет префекта.

Кажется, никто на свете не мог в ту минуту испугать префекта больше, чем Месешан. Это было не просто привидение; с ним возрождалась страшная опасность. Он, префект, может оказаться скомпрометированным. Стоит Месешану сказать одно слово, и сразу станет ясно, что префект как-то связан через Месешана со всеми этими людьми и даже с заговором, который задумал этот полицейский, замешанный в самых темных делах. Он не понимал, как осмелился Месешан прийти сюда после того, что натворил. Он либо был сумасшедшим, либо пытался спастись, таща его, префекта, в пропасть. Префект сдержал дыхание, чтобы оно не вырвалось криком. Квестор Рэдулеску испуганно забился еще глубже в кресло. Дэнкуш и прокурор Маня ждали.

— Честь имею вас приветствовать, — сказал старший комиссар Месешан уверенно и даже, пожалуй, с гордой снисходительностью, будто он пришел возвестить о великом событии этим людям, которые, разумеется, только его и ждали, — ведь лишь он один знает правду о том деле, что заставило их собраться. — Я это дело распутал.

— Какое? — закричал префект, уже ничего не понимавший и позабывший обстоятельства, о которых ему рассказали утром, твердо уверенный, что преступление совершил сам Месешан.

Комиссар удивленно огляделся. Он не сомневался, что собравшихся привели сюда именно эти хорошо известные ему обстоятельства.