Александру Ивасюк - Половодье

— Как «какое?» Убийство! Убийство сторожа, совершенное сегодня ночью. Убийца пойман. Это был вор, он пытался в одиночку ограбить вагоны и был накрыт этим сторожем; убил его и бежал. Но я шел по следу, то есть мне донесли. Его имя Думитру Стробля, он из контрабандистов!

Пока Месешан короткими фразами, со всей возможной ясностью объяснял ситуацию, мозг его лихорадочно работал, а глаза внимательно следили за лицами присутствовавших. Он понял — не надо торопиться, ни в коем случае не говорить, что Стробли уже нет на свете. Прежде всего нужна уверенность, полная уверенность, что речь идет о личном поступке этого самого Стробли, — поступке, в котором никто другой не замешан. Имени Карлика упоминать не следует; совершено индивидуальное преступление, всякое иное толкование исключается.

Далее: это сложное дело сложно лишь на первый взгляд, а вообще-то оно проще простого и уже раскрыто. И только тогда можно будет рассказать, что виновника уже нет в живых — он убит при аресте, потому что оказал сопротивление. Их не так-то легко будет переубедить, потребуется серьезное усилие, кое-кому будет жаль сворачивать с уже найденного пути. Префект не совсем чист в том, что касается делишек с Карликом: крупному чину Полиции, ее прямому руководителю следовало поддерживать порядок в городе, он в любом случае ответствен за существование организованной банды, ставившей под угрозу жизнь граждан. Да и этот молодой незнакомый ему прокурор тоже. Остается только коммунист Дэнкуш, но он изолирован, ему будет трудно что-нибудь предпринять, и в любом случае префект будет против него. Так что Месешан продолжал в том же духе, пытаясь ощупью найти верный путь.

— Впрочем, я имею вещественное доказательство. Вы ведь знаете, что мешки с зерном в порядке снабжения продовольствием населения были привезены в город из Арада, из Печики и на них есть штампы. Один такой мешок был найден в сарае Стробли. Я отдал распоряжение изъять его и отвезти в полицию. Была задержана также жена убийцы, она начала уже во всем признаваться. Скоро я принесу вам текст допроса.

Месешан следил по лицам за эффектом, производимым его сообщением и тоном, которым он говорил. Он явно был на правильном пути, потому что видел удивление, но отнюдь не недоверие. Самым удивленным выглядело лицо префекта.

Префект не верил своим ушам, ему было трудно выйти из состояния страха, в котором он жил последние час или два, и он в какой-то степени должен был это состояние оправдать. Столь простое и уже разрешенное дело не соответствовало расположению его духа.

Он слушал старшего комиссара с разинутым — в самом деле разинутым — ртом, и выражение лица у него было глупое. Где же тогда заговор, убийство важного коммунистического агента, явившегося в его уезд с особой миссией, — агента, смерть которого спровоцировала бунт масс и возмущение коммунистов, заставила их принять решительные меры, а Дэнкуша — прийти сюда с угрозами? Его собственные фантазии родились еще слишком недавно, имели слишком глубокие корни в его душе и в том смятенном мире, где он принужден был жить, а главное, действовать, чтобы сразу и начисто отказаться от них. И он решился спросить старшего комиссара, упирая больше на тон, чем на смысл вопроса:

— Скажите, господин Месешан, кто был убит на вокзале?

— По моим сведениям — сторож. — Месешан с легким укором взглянул на Дэнкуша, косвенно виноватого в том, что он не мог произвести, как положено, расследование. — Некий Ион Леордян. Убийство совершено бессмысленное, потому что, по моим данным, этот человек ничего из себя не представлял.

— Сторож! — воскликнул префект, будто слышал это впервые. — Может быть, вы ошибаетесь? Скажите, дорогой господин Дэнкуш, кто был этот сторож, так на первый взгляд бессмысленно убитый? И имеем ли мы право полагать, что он умер настолько случайно, как говорит старший комиссар Месешан?

Дэнкуш слушал Месешана со смутным недоверием, зашевелилось в нем и сожаление, и даже стыд, что он принял факты, не проверив их, — быть может, его действия обречены на провал?

— Ион Леордян был простым сторожем на вокзале, — сказал он. — Каким он был на самом деле, то есть каким человеком, — этого, думаю, мы никогда не узнаем. Раньше я о нем ничего не слыхал.

— Никому не известный сторож? О котором вы раньше ничего не слыхали? — закричал префект, окончательно позабыв о мучивших его страхах и подозрениях. Его облегчение выразилось в чувстве невероятной нежности к Месешану. Месешан уже не представлялся ему человеком, пришедшим, чтобы его скомпрометировать, а то и уничтожить; наоборот, это был спаситель, способный разрешить любую проблему.

Префект Флореску не принадлежал к тем спесивым большим начальникам, которые благодарят подчиненного легким кивком головы. У него все отражалось на лице, он чувствовал себя по-настоящему счастливым только тогда, когда счастливы были окружающие. Если бы он был судьей, он бы выносил два решения и шептал бы их по секрету на ухо каждой стороне, — и оба решения были бы для каждой благоприятными.

Вскочив с кресла, он направился к Месешану. Он положил руки на его широкие, сильные плечи, и прикосновение к этому человеку, твердому, как гранит, даже сквозь толстую зимнюю одежду излучавшему уверенность, было приятно префекту и успокоило его.

— Господин Месешан! Дорогой господин Месешан! Но почему вы стоите? Садитесь, прошу вас.

Не отнимая рук, префект подвел его, как доброго великана, к креслу и усадил, заставив удобно откинуться. Ему было почти жаль, что теперь уже исчез предлог и нельзя дольше стоять перед ним, положив ему ласково руки на плечи. Он отошел, не спуская глаз с комиссара, и сел на свой стул с высокой спинкой, который предназначен был для правителя, но в котором префект терялся, — то был еще один предмет, напоминавший о графе Лоньяй.

— Расскажите, господин Месешан. Давайте восстановим все события. Расскажите как можно подробнее. Мы здесь очень за вас опасались. Именно за вас. Нам всем, — и он широким жестом обвел присутствующих, — было очень страшно, как бы с вами не случилось чего дурного, как бы вас не убили бандиты, от которых вы с таким искусством нас защищаете.

В голове у Месешана промелькнуло: «Я спасен, все-таки я спасен». И он решил, что пришло время, воспользовавшись явным дружелюбием префекта, рассказать в мелодраматическом духе об опасностях, через которые он прошел: как отправился арестовывать Строблю и как, законно защищаясь, был принужден убить его. Но комиссар подавил свою радость. В сущности, это было, скорее, чувство облегчения и тайное удовлетворение, как в первые тихие утренние часы: еще в постели он закуривал сигарету, а на тумбочке рядом с ним дымился кофе, заботливо принесенный его женой. Месешан спал тяжелым, свинцовым сном и не запоминал давящих, медленных кошмаров, которые, должно быть, мучили его.