Александру Ивасюк - Половодье

Вот так он чувствовал себя и сейчас — счастливым, точно он только что проснулся, и сон этот не был смертью. Однако он предусмотрительно, со вниманием огляделся. Хоть префект и сказал, будто присутствующие были озабочены его судьбой, не все они, казалось, были в таком же восторге от того, что, по версии Месешана, дело оказалось столь простым. Прокурор был непроницаем; Дэнкуш выглядел взволнованным, он думал о том, что смерть этого сторожа была и в самом деле нелепой, абсурдной; непонятным показалось Месешану поведение квестора Рэдулеску — он как-то странно смотрел в сторону.

«Эта крыса чего-то ждет. Все-таки полицейский. Лучше проявить осторожность и повременить — но немного». И Месешан снова начал рассказывать, упирая на мешок с печатью Печики, рассказал о доносе, поступившем от «людей, не слишком чистых в прошлом, но теперь вступивших на праведную стезю», рассказал о своих решительных действиях. Пока Месешан говорил, префект одобрительно кивал, как будто слышал самые приятные вести. Да и чем они были плохи? Кого-то убили, какого-то Иона Леордяна, сторожа, человека неизвестного и отнюдь не важного. Конечно, это неприятность, но из тех, что быстро забываются, и он, например, готов помочь семье этого человека, его вдове. Он мог бы сказать, что каждую минуту где-то кто-то умирает, и во многих, очень многих случаях умирает глупо, преждевременно, что-то не доделав в жизни. Но это не повод, чтобы непрерывно посыпать пеплом главу, не радоваться тому, что мы-то живем, двигаемся, можем, если хотим, мечтать.

Оба рассказа Месешана — второй более детальный, прерываемый возгласами префекта — заняли более получаса. В это время прокурор Маня лишь изредка, краем глаза взглядывая на Дэнкуша, продолжал взвешивать, останется ли власть у коммунистов, которые, конечно, ничего не простят и, без сомнения, нуждаются в помощи и в людях, способных ее оказать. Во всяком случае, он не слишком себя свяжет, если задаст несколько вопросов.

Поэтому, когда Месешан умолк, он откашлялся и вступил в разговор. Голос у него был пустой, как незаполненный бланк, на котором напечатаны обычные, банальные вопросы. Месешан даже обрадовался первому из них — за ним не чувствовалось большой опасности. Только вот глаза квестора Рэдулеску как-то загадочно поблескивали.

— У вас был ордер на арест, когда вы предпринимали акции против подозреваемого?

Месешан взглянул на него свысока, минуту помолчал, переменил позу. Потом ответил просто и уверенно:

— Нет, господин прокурор. Конечно, нет. Когда меня вызвали на место преступления, было всего пять часов утра. Потом я получил этот донос, и, сами понимаете, в данных условиях, когда вокруг волнения, нет ни малейшей возможности соблюдать правовые нормы, надо было действовать быстро. Именно чтобы успокоить страсти.

— Конечно! — воскликнул префект. — Он абсолютно прав, господин прокурор. Вы действовали совершенно верно, господин Месешан. В создавшихся условиях, из-за этих волнений, манифестаций, при том, что город был разбужен ночью, иначе и нельзя было поступить. — Он старался показать Дэнкушу, что отношения между ними останутся прекрасными. — В этих условиях совершенно невозможно было действовать иначе. А если бы виновный исчез? Где доказательства, что мы бы успокоили страсти? Очень хорошо, господин старший комиссар. Оч-чень хор-рошо, — с расстановкой проговорил он.

Прокурор удовлетворенно кивнул. Нет смысла в подобных условиях придираться к формальностям.

— Реакция, противники демократических установлений в стране, только и мечтают о расколе нашего блока.

И префект добавил, привстав со стула:

— Блока, который пребудет вечно, как солнце — его символ.

В минуты удовлетворения, подражая выдающимся людям, префект Флореску любил произносить громкие слова и запоминающиеся фразы. Сравнение вечности блока партий с солнцем настолько ему понравилось, что он восхищенно огляделся. Прежде всего он посмотрел на Дэнкуша. Но как ни странно, Дэнкуш оказался равнодушен к этой красивой политической метафоре. Он был погружен в мрачные мысли, он волновался и, как обычно, не верил в себя. «Не гожусь я в руководители, — думал он, впрочем, без сожаления, но не без стыда, — очень уж скован». Да и другие, казалось, не прореагировали на красивые слова, даже этот надежный, верный человек, на которого можно было положиться, — старший комиссар Месешан; его лицо выражало глубокую и серьезную сосредоточенность.

— Хорошо, — заключил прокурор и добавил все тем же пустым голосом: — я сейчас выпишу ордер на арест, чтобы все было по закону.

«Вот теперь наступил момент перейти к делу», — подумал Месешан и сказал:

— В этом больше нет необходимости, господин прокурор. Вернее, ордер нужен только для жены спекулянта.

В ту же секунду заскрипели все кресла, все задвигалось. Потом в кабинете воцарилась мертвая тишина — такую тишину старший комиссар Месешан знал, она была возможна только в этих больших кабинетах с тяжелыми бархатными занавесями, с обитыми дверьми. Сейчас не было никакой разницы между этими людьми и воеводой, задумчиво глядевшим со стены, озабоченным только своей улыбкой.

— Как?!

Месешан словно переступил через высокий порог; он заставил себя собрать всю силу воли, придать голосу самое спокойное и естественное выражение:

— Преступник оказал сопротивление при аресте, и полиция, обороняясь, застрелила его.

Глазами он следил за бескровным лицом прокурора, но ухо настороженно ловило каждый звук. Все застыли, никто не произнес ни слова, и Месешан слышал, как громко бьется его сердце, очень громко, но ровно, будто хорошо отрегулированный насос. Выражение лица прокурора не изменилось. Он спросил:

— Кто стрелял?

— Все, — солгал Месешан, почуяв опасность. «Я ничего не знаю об этом человеке. Однако он самый опасный из всех».

— Чем был вооружен преступник? — продолжал прокурор. На сей раз вопрос последовал сразу — небольшое изменение ритма, как в завязавшейся общей беседе. Но про себя он думал: «Удачно, что именно я припер его к стенке. Спасения у него в любом случае не было».

У префекта слегка закололо сердце.

— Топором, — сказал Месешан. — Очень острым топором.

— Значит, у него не было огнестрельного оружия?

«Вот идиот я, — подумал Месешан. — Не принес даже пистолета, которым убили сторожа. Теперь конец. Не спастись, этот человек меня раздавит». И только тут он пристально посмотрел в глаза прокурору. Но его взгляд наткнулся на матовую, непроницаемую оболочку, Месешан не хотел умирать, не хотел, чтобы его уничтожили эти люди, для которых он просто пыль под ногами. Ему хотелось отдышаться, спокойно, в постели выкурить сигарету, выпить чашку кофе. Когда он заговорил, голос его звучал по-прежнему самоуверенно.