Альфред Дёблин - Пощады нет

Карл остался на конторской работе, после конторы он посещал вечернюю школу, ошибок больше не делал. Временами он еще думал (но все реже и реже): я буду стоек. Главное — быть стойким. Буду выполнять все требования, но в один прекрасный день, в один прекрасный день… (Он уже знал, что день этот — только мечта.)

На фабрике жизнь вертелась вокруг заготовок, сбыта, новых моделей, новых способов производства, сортов дерева, форм, складов, заработной платы. Кругом, как хищные звери, подстерегали конкуренты, они переманивали друг у друга лучших продавцов, чтобы вместе с продавцами заполучить и покупателей конкурента; надо было быть начеку и с собственными вояжерами, которые, заручившись нужными адресами, неожиданно открывали самостоятельные предприятия. Рыночный спрос был огромен, надо было обладать тысячей голов и рук, чтобы всюду поспеть.

В такую бурю человек приучается иначе думать, крепче сжимает губы, экономит слова и употребляет их с расчетом. Мысли он держит в узде, за ними стоит воля. Воля командует: зарабатывать, бить конкурентов, повышать сбыт. Вокруг люди, за ними нужно зорко и постоянно следить, взвешивать степень их полезности. На производстве у тебя — рабочие, тут не может быть никакой дружбы; рабочие тоже хотят зарабатывать все больше и больше, и если им не противодействовать, то легко проиграть партию. Все это надвигалось на Карла месяц за месяцем, год за годом, и тут уж не могло быть слов: я не желаю больше — вспять не повернешь. И медленно начинает замечать в себе человек то, что до сих пор видно было только постороннему глазу: он живет в атмосфере господства, презрения к людям. Он сам вдыхает эту атмосферу и, оказывается, это чудесно! Когда Колумб со своей флотилией покинул воды родины, он долгие недели странствовал по морям, и ожидание земли превратилось в муку, экипажи на его суднах готовы были взбунтоваться и повернуть назад, но вдруг над суднами пролетели птицы невиданного оперения, люди, дивясь на них, приободрились и на всех парусах пошли к новой земле и уже не оглядывались назад, простирая руки и горько причитая: отчего я не остался дома.

Спустя несколько лет Карл стал доверенным дядиной фирмы, совершенно так, как мать себе это представляла. Он ездил в незнакомые страны, его горизонт расширялся, он постепенно принимал другой облик. Он принадлежал к тому типу людей, которые не только строят машины, но кое-чему у машины учатся. Его участие в руководстве фабрикой стало в то время необходимым, ибо производство росло, а дяде дорого обходились его кустарные методы управления. С приходом Карла на фабрике покончено было с остатками патриархальщины, пропитавшей все порядки на производстве и в конторе и приводившей к нерациональному использованию машин, к отсталой технике труда. И рабочие тоже зажили жизнью передового предприятия, они повышали свои знания, расширяли свои организации и всякие фонды помощи.

Мать видела, как ее труды и усилия сохранить семью (порой, — говорила она себе, — может быть, она и туго натягивала вожжи, но она на этом не потеряла) чудесно вознаграждаются. Еще одно только надо было завоевать — дружбу Карла.

Это был новый Карл. Он перевалил через гору (на другой ее склон). Детство, юность миновали. Он был высоким молодым человеком с лихими усиками, с лицом, — хотелось бы сказать, — мягким и добродушным, приветливым и милым, если бы глаза, которые он часто испытующе и, точно близоруко всматриваясь, щурил, не глядели так сухо, даже сурово. С ледяной холодностью размеряли эти глаза мир на метры и сантиметры. Карл был страстным любителем биллиарда, хорошо танцовал, двигался и говорил вполне по-светски. Он сопровождал мать к ее знакомым и, казалось, не мог нарадоваться ее свежести и возрожденной красоте. Она редко теперь подмечала в выражении его лица прежний оттенок затравленности или безнадежного бессилия.

Он был один! Будь у него хоть какая-нибудь подруга! Но тут дело не клеилось. Он держался за материнский подол. Он говорил матери, что знакомство с женским миром, которое он приобрел, не увлекло его. Она для него — единственная, но она и слушать этого не хотела. С чувством полного смирения, жестом побежденного целовал он ей руку. Неумеренно, просто пугая ее этим, превозносил он ее качества и добродетели. Она краснела до слез.

— Тебе нужна женщина, — смеялась она и отталкивала его от себя.

Про себя она уже решила, что Карл останется холостяком. И дядя был этим очень доволен, ибо, как он говорил, женщины мешают, они окружают человека удобствами и отвлекают от работы.

Не слишком ли много счастья привалило матери за эти годы? Эрих учился на фармацевтическом. Вопрос о том, что Карл войдет компаньоном в дядину фирму, был решен. И вдруг всю семью постигает жестокий удар: Марихен, к которой тетка привязалась всем сердцем, в неполные пятнадцать лет заболевает какой-то ушной болезнью, ложиться и больше не встает. Карлу в этот год пришлось немало повозиться с матерью. Она упрекала себя, что отдала Марихен с целью связать брата, и за это она теперь наказана. Ясно было, что Карл должен ввести в семью новое женское существо. С ним часто об этом заговаривали, но никакой необходимости особенно навязывать ему эту мысль теперь не было, он знал, что брак — это его долг перед обществом, семьей и ее нынешним благоденствием (он очень редко предавался легкомысленным увлечениям). Ответ его оправдал возложенные на него надежды:

— Дело это требует зрелого и всестороннего рассмотрения.

И как-то в лирическую минуту, предаваясь воспоминаниям юности, он, сидя с Эрихом и матерью, сказал матери: уж если она хочет расстаться с ним, то пусть, по крайней мере, вместе с ним присмотрит невесту, он придает большое значение гармонии в семье. Тем самым старшие члены семьи получили санкцию на подыскание невесты. Дядя указал направление, в каком эти поиски вести.

Фабрика росла, дело шло в гору, требовались новые капиталовложения, надо было выбирать невесту из хорошей, безупречной семьи и помнить, что какое-нибудь легкомысленное существо совершенно не подходит ни к семье жениха, ни к его исключительно серьезной, честолюбивой натуре. Мать была того же мнения. Посчастливилось: вскоре состоялось знакомство с семьей архитектора, государственного советника, и его единственной дочерью Юлией.

И Карл стал лицом к лицу с любовью, самой ужасной, самой беспощадной силой. Она еще никогда не заглядывала ему в сердце и не испытывала его.

Мир всходил, как тесто на дрожжах, в лучах чудесного «просперити». В одни страны, более поворотливые, сплошной рекой текли деньги, другие опускались все ниже и ниже, им было предназначено в один прекрасный день исчезнуть в пасти более сильных. Могущественные державы искали и находили колонии, и пока их правительства посылали отряды завоевателей «открывать новые земли» (цветные народы: чернокожие, желтокожие были ведь «неспособны» использовать огромные природные богатства своих стран), в городах вырастали все новые и новые массивы домов. Жалкие трущобы и лачуги большого города исчезали, как от дуновения огня. На их месте вырастали массивные многоэтажные, густо населенные дома-казармы, возникали целые кварталы, сплошь застроенные особняками. Художники, архитекторы. каменщики, водопроводчики, слесаря и многие другие не знали теперь горя, тысячи народу были заняты на городских работах, удлинялись трамвайные пути, строилась подземная и надземная дорога, вдоль новых трамвайных путей вырастали магазины и школы, приемные врачей, адвокатов, кино, суды, тюрьмы.