Альфред Дёблин - Пощады нет

— Мой дом — моя крепость, — говорил всегда своим гостям Карл. И он был владыкой этой крепости. Он руководил хозяйством, отрегулированным, как часовой механизм. Он ввел в доме торжественно-натянутый строгий тон.

В столовой, довольно просторной — вся квартира была не очень большая — устроен был уютный уголок, откуда, если открыть двери, видна была смежная комната, ныне гостиная, впоследствии — музей. В этом «уголке» он, блаженствуя, сиживал вечерами с Юлией. Ее глаза, всегда с тревогой следовавшие за его взглядом, смотрели успокоенно — для тревоги не было оснований: господин и повелитель наслаждался жизнью. Миниатюрные часы на камине тикали. Он держал ее руку в своей. Ему казалось, что он счастлив. Она не чувствовала полного счастья, но надеялась, что со временем можно будет кое-что выравнять. Иногда приходила мать Карла. «Мать с большой буквы», — как порой отваживалась пошутить Юлия, но он так был уверен в истинности этого, что не сердился на нее за шутливый тон.

Мать садилась в отведенное ей раз навсегда кожаное кресло. Иногда Юлия ревновала ее и мысленно посылала ко всем чертям. Если Карл так привязан к матери, то зачем он женился? Но ее родители высмеивали ее: Карл — настоящий сын, как полагается быть хорошему сыну. Он был кормильцем всей семьи. (Юлия раздраженно кивала: они были бедными, я уже знаю об этом.)

Естественно, что при таких обстоятельствах много о браке Карла и Юлии не расскажешь. Это был образцовый брак, — муж и жена делали вид, что любят друг друга, но не проявляли никакого желания узнать друг друга поближе. Благообразная, чтимая Карлом, закрепленная традицией форма заменяла им личные отношения. Поэтому Карл, если не считать иногда пыли на ковре, иногда — недостаточно проветренных комнат, долго ничего не замечал в своей семейной жизни. Он с Юлией много путешествовал, период «процветания» держал их на высокой волне, охраняя их благополучие. Они жили замкнуто, довольствовались встречами с родными и ближайшими деловыми друзьями Карла, часто посещали театр и концерты. Эрих не входил в круг людей, с которыми они общались. Карл не хотел встреч брата, ветрогона и шутника, с Юлией, хотя Юлия неоднократно говорила, что Эрих «великолепен». А Эрих потешался над братом:

— Карл прячет меня.

Любовная сторона жизни супругов так же, как и все в этом хозяйстве, была совершенно точно отрегулирована, можно сказать, торжественна, как обряд. Избегалось всякое недостойное возбуждение, любовь обуздывалась, она была лишь благодетельной близостью, которую разрешали себе супруги. Это был акт, ничего общего не имевший с вольностями улицы, с поведением так называемых «парочек». Он зачинался во мраке — приходится останавливаться на этих интимных моментах, так как они очень важны, — сдержанным, немым приветствием и кончался церемонным поцелуем руки у Юлии, которая представляла себе при этом, как он склоняется в легком поклоне. Уже с вечера она по его приготовлениям знала, что близится «час любви». Он, правда, аккуратно и размеренно заканчивал свой ужин, затем сидел, строго выпрямившись, в их уголке в столовой и вдруг заказывал себе в этот необычный час душ, хотя каждое утро обязательно принимал ванну. Затем дожидался, пока она примет такой же душ, и если узнавал, что она уклонилась от купанья, он не приближался к ней. Она думала порой: известно ли ему, что некоторые люди обнимаются и без предварительной ванны? Но она наперед знала его ответ:

— Я знаю, что это бывает, Юлия, но этого не должно быть.

Их старания во славу государства и семьи вознаграждены были появлением в первые годы их брака двух детей, которые после смерти своих производителей должны были занять их место в обществе, и таким образом урона от смерти родителей общество не терпело. Родились девочка и мальчик, Карл и Юлия назвали их Юлией и Карлом. На двоих и остановились, ибо многодетность считалась признаком дурного тона.

Так достиг Карл материального благополучия, почета и счастливой семейной жизни. Далеко позади было то время, когда он бродил по переулкам, сеть которых покрывала эту часть города. «Я останусь с вами, я не оставлю вас, где бы я ни был, я буду носить вас в сердце своем, я предатель, плохой, слабый человек». Куда девались слова об обществе, которое подло выбрасывает бедняков на улицу, куда девалась ненависть к угнетателям («меня изнасиловали, ваша борьба за освобождение — это моя борьба»), куда девалась тоска по Паулю? Думал ли он еще когда-нибудь о нем? Напомни ему кто-нибудь обо всем этом, он сгорел бы со стыда, он бы начисто отрекся. Это были заблуждения увлекающейся юности; удар, обрушившийся на семью, чуть не разрушил ее, и кратковременное свое недомыслие он искупил долгими годами труда и сознанием долга. И судьба вынесла ему свой приговор: он был счастлив.

Иногда, после обеда, глядя в окно, он думал: «У них свой закон, у нас — свой»… Словесный хлам, романтика! Чем только тогда ни занимались. Теперь рабочий стал сознательней. Он знает, что его судьба связана с судьбой предпринимателя. Если мы погибнем, то и они с нами.

В период высокой конъюнктуры закрома ломятся от изобилия. Внешне кажется, будто тройное преступление, совершенное нашими героями, останется безнаказанным: преступление матери по отношению к сыну, сына — по отношению к самому себе (ибо слабость и половинчатость — это тоже преступление) и, наконец, его измена общественному долгу.

Детям Карла — одному девять, другому — семь лет; недавно Карл переменил свою первую квартиру на большую, в том же доме, он живет все в тех же грязных кварталах городской бедноты. Юлия часто настаивает на переезде в аристократический район, где находится вилла ее родителей. Но Карл (то ли из уверенности в себе, то ли из чувства протеста, то ли от ощущения вины?) не хочет отсюда уезжать, он перетащил сюда и мать с ее небольшим хозяйством. Как-то вечером, когда тесть, сидя у него в гостях, стал убеждать его переехать, рассчитывая, между прочим, подработать на своем зяте, — тот сказал удивительную фразу:

— Я не уйду отсюда так же, как отец мой не уйдет из своей могилы.

Мать вздрогнула: что это? — беседа ведь так мирно текла!

Она всплеснула руками:

— Что ты говоришь, Карл?

Нездоров он, нелады у него какие-нибудь, опять он затаил что-нибудь против нее?

Он не думал, что слова его вызовут такой бурный отклик, он спокойно пояснил их:

— Я хотел лишь сказать, что я по натуре очень постоянен, я не люблю перемен.

В сущности, это хорошо, — думает тесть, архитектор, — но какой странный способ выражения мыслей. В сущности, это хорошо, — думает и его жена, — но будь я на месте Юлии, я бы уже нашла средство выбраться отсюда, не хоронить же себя навеки на этих улицах. Мать с тревогой переводит взгляд с Карла на Юлию, с Юлии — на Карла, но на лицах их ничего нельзя прочесть.