Альфред Дёблин - Пощады нет

Карл к Юлия вернулись из свадебного путешествия.

Прекрасен был город, прекрасен мир, раскинувшийся перед ними, они шли по длинной аллее, обрамленной высокими ветвистыми деревьями, по сплошному колышущемуся зеленому коридору, далеко позади зелень смыкалась в один большой таинственный куст, на котором то тут, то там загорались волшебные чары осени, вечно новые золотые чары.

Они поселились не в аристократических кварталах старого города, куда переехал дядя, а неподалеку от фабрики, на недавно отстроенной улице, возникшей на месте прежних кривых переулков бедноты. Карл предпочел этот район, это было практично — недалеко от фабрики, — да и, кроме того, он просто не мог с ним расстаться.

На обратном пути он посетил с Юлией свою родину. «Зеленого луга» уже не существовало, вообще в этой провинции слабо ощущался общий подъем.

— Все идет в города, — жаловались местные жители.

Карл засветившимися глазами посмотрел на Юлию:

— Мы во-время переселились в город, а? Какой ужас был бы, застрянь мы здесь!

Он старался скрыть от нее, в каком жалком положении находилась их семья в то время. На кладбище они отыскали могилу отца, она была очень запущена. Юлия нашла, что на могилу необходимо положить мраморную доску с четко высеченным именем усопшего и подобающим библейским изречением. Это надо было немедленно осуществить.

— Я похож на него лицом, — говорил Карл, бродя с Юлией по окрестным лугам.

Карл многое припоминал, но до чего все это казалось теперь маленьким и жалким!

— Отец хотел основать здесь какое-нибудь предприятие, — бахвалился он, — начать какое-нибудь крупное дело, развести хозяйство и при нем открыть гостиницу или санатории, но тут ничего нельзя было создать, это был мертвый край. Все попросту рушилось в этой глуши.

— В сущности, вы должны быть благодарны отцу за то, что вы отсюда уехали, Карл.

— В общем, конечно, это так. Я‑то лично уж несомненно ему благодарен.

Она подшучивала над ним.

— Ты бы и не узнал меня.

Счастливец нежно сжал ей руку. Она хихикнула.

— Потому что, — уж ты меня извини, — я бы даже не хотела быть здесь похороненной.

Он испытывал неловкость перед дочерью государственного советника. Но они жили здесь. Мать здесь выросла.

Юлия хлопнула его по руке и примирительно сказала:

— Да, ты деревенский фрукт, я знаю.

Но так шутили они недолго.

В новый дом он ввел Юлию, как победитель. Квартира, обставленная модной мебелью, была наводнена цветами, мать, дядя и родители Юлии наделили заботы об этом, Юлия, по своему обыкновению, посмеиваясь, определяла:

— Фиалки и ландыши в спальне, конечно, от моей матери, она хотела бы видеть меня утихомирившейся: гордые гладиолусы в столовой — это от твоей матери: ты — ее герой. Дядя прислал комнатную ель, символ согласной семейной жизни.

Она ошиблась, эта избалованная единственная дочь государственного советника, полагая, что сможет таким манером играть своим молодым супругом, взять его под каблучок. Он был, как она вскоре убедилась, не очень гибок.

Он хорошо знал, что такое брак. Это — дом, семья, которые должны вестись достойно и строго. Он ни внешне, ни внутренне не менялся, когда, отойдя от чертежного стола или телефона, отсекался на лифте и шел домой. Брак означал уважение общества и (для него лично) венец трудовой жизни. У Юлии было нежное личико с тонкими чертами, — поистине благородный профиль, — пышные рыжевато-золотые волосы, легкие и грациозные движения; глаза ее отличались необычайной красотой, даже когда они холодно и трезво смотрели на мир. Но Карл видел не эту Юлию. Он видел в этом утонченном существе отпрыск семьи, твердо знавшей свое место в обществе, это существо было его женой, и ему оставалось только сделать ее счастливой. Юлия хотела, чтобы он видел в ней Юлию, но ее пленительное естество лишь облегчало ему возможность ставить ее на пьедестал супруги. Как правители древнего Рима посылали своим гражданам бюсты императоров, чтобы они украшали ими храмы, так и он принял эту женщину и старался дать ей достойное обрамление.

Это было поразительно, как он обращался с нею, с какой мягкостью, нежностью, будто с каким-то неземным созданием. Вместе с матерью она посмеивалась над этим, но лишь изредка. А мать Карла, — как она сияла! Карл был просто создан для семейной жизни. И как ему повезло — такая прелестная, нежная женщина, статуэтка, ей, действительно, можно лишь поклоняться. И Карл от души жал матери руку. Он щеголял перед матерью своим браком. Он откровенно рассказывал ей о своей жизни с Юлией, и мать все одобряла. Он управлял своей новой семьей в угоду ей, матери.

А Юлия чувствовала себя во всей этой истории необычайно странно. Ее нельзя было назвать сварливой, но это была колкая, острая на язык маленькая женщина, кокетка, насмешница. И вдруг кто-то «поклонялся» ей в истинном смысле этого слова. Отец ее захлебывался от хохота.

— Маленькая плутовка послушно дает лелеять себя, как грудного младенца. Верит он хоть одному ее слову?

Отец намекал на прежнюю слабость Юлии: она часто привирала, когда ей хотелось увильнуть от сомнительных радостей родительского дома. Но Карл верил ей безусловно и, в самом деле, — зачем ей было лгать? Да, она позволяла ему обращаться с собой, как с грудным младенцем. Как он заботился о ней, как все решительно предусматривал! Отец и мать предоставляли ей в свое время полную свободу. Карл же знал все ее платья, заботился об ее теплых и легких костюмах, об ее самочувствии, настроении, случайная мигрень становилась делом государственной важности. В первое время ей хотелось увильнуть от этих вездесущих забот, резко оборвать Карла, держать себя так, как она привыкла держать себя с людьми. Но — что за странность! Ее убеждали, что жизнь ее достойна зависти, и она соглашалась с этим. Она уступала, восторгалась Карлом и покорно отдавала себя ему в руки. Это было только приятно. Что он сделал с нею?

Бесспорно, что так строить свой брак, одевая его в камень и железо, мог только Карл. При этом он замуровал Юлию.

И могла ли жена его требовать пощады, если сам он никогда пощады не знал?

Строго и аккуратно велся дом. Карл для пущего спокойствия отвел в нем Юлии определенную роль. Себе он оставил только верховное наблюдение. С одной стороны — слуга, он в то же время был полновластным владыкой. Не существовало такого уголка в доме, куда он — по крайней мере по воскресеньям — не заглядывал бы. Он не упускал из виду ни малейшего пустяка, ссылаясь при этом на Наполеона, для которого не существовало второстепенных вещей и который объяснял свои победы тем, что заботился о самых ничтожных мелочах — от конюшен для лошадей до смазочного масла для обозных повозок.