Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

Элефанти, уже собиравшийся домой, застыл.

— Ну-ка, повтори, — сказал он.

— А, так моя Хетти благословляла всех встречных. В церкви мы все время так говорим гостям. Если придете, сами услышите. Это девиз церкви еще с той поры, когда меня здесь не было, а я живу тут двадцать лет. Больше того, назади церкви есть целая картина Иисуса с этим девизом у него над головой. Слова выписаны красивыми золотыми буквами. Не пропустишь.

Элефанти смотрел на него странно, с удивленным выражением, в котором Пиджак увидел невинность, и раздулся от гордости. Он подкинул белому пищу для размышлений. Да к тому же гангстеру! Может, он обратил этого малого к слову Божьему. «Вот будет потеха! Твой первый обращенный! Всамделишный гангстер!» Чувствуя себя на кураже, он повторил:

— «Пусть Господь хранит вас в своей ладони». Представишь эту картину в мыслях — и душа радуется.

— Где картина?

— Которая в мыслях?

— Нет. В церкви.

— А, та, старенькая? Это такой большой круг с Иисусом посередине и словами у него над головой. Сразу позади церкви.

— И сколько она там уже?

— Боже… да уж будет — ох, я и не знаю сколько. Никто толком не знает, кто ее нарисовал. Моя Хетти говорила, ее нарисовал какой-то мужик, когда церковь только строили. Сказала: «Не знаю, как наши олухи с ним расплатились, ведь в казне у нас никогда не водилось больше пятидесяти четырех долларов. Уж точно не лазили в кассу Рождественского клуба!» — Пиджак усмехнулся и прибавил: — Видите ли, моя Хетти берегла деньги Рождественского клуба. В коробке… где-то.

— Ясно… говоришь, картина… на задней стене снаружи?

— Ну да, так и есть. Большущая и красивая, Иисус в круге и руками почти этого круга касается. Писано прямо по шлакоблоку. Народ издалека приезжал, чтобы полюбоваться этой картиной. Теперь ее уже так не видать, но если встать в сорняках, то еще можно разобрать круг и все прочее как было. Я когда-то слышал, что в этой картине что-то особенное.

— Так это картина или фреска? Она накрыта? Под стеклом?

Элефанти уставился на него задумчиво, с написанным на лице любопытством, но по какой-то причине Пиджаку показалось, что до адресата не доходит духовная часть его посыла.

— Нет, не под стеклом. Ну, церковь за годы ее подкрашивала, поправляла. Цвет добавляла. Но его видно по-прежнему, ясно как день. Впрочем, важны не столько слова, — добавил он, возвращаясь к проповеди. — Сколько дух того, что желает Иисус. Хранить вас в своей ладони.

— А руки его видно?

— Вестимо.

Пиджак предусмотрительно не стал говорить: «Когда-то он был белым, пока его не перекрасили». Чего Пиджак не знал, так это того, что в действительности на стене церкви местный художник изобразил часть фрески «Страшный суд» Джотто ди Бондоне, оригинал которой находится в Капелле Скровеньи в Падуе, и Иисус на фреске изображен белым мужчиной с бородой. Несколько лет назад кое-кто из общины потребовал покрасить Иисуса в коричневый, и пастор Го — как всегда, желая угодить прихожанам, — с радостью нанял сына сестры Бибб, маляра Зика, затемнить Иисуса. При участии Сосиски и Пиджака так и сделали — покрыли лицо и руки Иисуса темно-коричневой строительной краской. Вышло, понятно, жутко — черты лица, переданные прошлым копиистом с бережным вниманием к деталям, так скверно исказило и руки так скверно исковеркало, что они стали какими-то блямбами. Зато Иисус, весело отметил в свое время пастор Го, теперь негр и, как всегда, посланец Божий, а в том и есть суть.

Об этом Пиджак не проронил ни полсловечка, но Элефанти уставился на него так странно, что дьякон почувствовал, будто разболтался, а с белыми это обычно приводило к неприятностям.

— Ну, бывайте! — сказал он и пошаркал по переулку.

Элефанти следил, как Пиджак прошел по переулку, свернул на тротуар и был таков. Он еще не пришел в себя, сердце трепетало от мысли о новой, свежей любви — завораживающей дочери Губернатора, — и вот нате. Негр из цветной церкви в паре сотен метров от его вагона? Негры? И его отец? Он ни разу не видел отца с негром, ни разу. Элефанти что, выжил из ума?

Он поднялся по узкой лестнице к задней двери, вошел на кухню как в тумане, по-прежнему с этими словами в голове.

«Пусть Господь хранит тебя в Своей ладони».

Через два часа с жалованьем от мисс Четыре Пирога в кармане и двумя бутылками на шлакоблоке, будто коронами на голове короля, Пиджак и Сосиска разбирали встречу Пиджака со Слоном.

— У Слона был пистолет? — спросил Сосиска.

— Никакого пистолета! — ликующе сказал Пиджак. Оба бездельничали в подвальной берлоге Сосиски, рассевшись на перевернутых ящиках и попивая мятный бурбон из первой откупоренной Пиджаком бутылки, приберегая вторую — «Кинг-Конга» — на десерт.

— И какой он?

— Свой в доску, партнер! Хороший человек. Чуть ли не силой пытался всучить мне сотню сладеньких долларов.

— Надо было брать. Хотя с чего бы тебе их брать? Это был бы умный поступок, а у тебя на них аллергия.

— Сосиска, его матушка мне уже заплатила. Плюс он помог моей Хетти.

— Почем тебе знать, может, он ее и скинул в воду.

— Сосиска, если и правда счастье в неведении, то ты счастлив. Такой важный человек, как Слон, мою Хетти бы не тронул. Она ему нравилась. Говорит, все время видел, как она ему махала по дороге в церковь и обратно.

— Когда устанешь шевелить извилинами, Пиджачок, позови меня. Может, она увидала какие-то его делишки. Может, что-то знала. Может, он ее ограбил!

— Фильмов ты пересмотрел, — сказал Пиджак. — Не таил он на нее никакой обиды, ни капельки. Она шла к божьему свету, только и всего. И обрела его.

— Это ты так говоришь.

— Она в лучшем мире. Освободилась, она теперь ангел, ей-богу. Я с ней беседую почти каждый день.

— Не будешь ходить с оглядкой, тоже отрастишь крылья. Димс вернулся в дело.

— Я за ним не смотрю.

Сосиска задумался.

— Я вижу его каждый день, продает свою отраву пачками, пока дьявол считает выручку. Он знает, что мы с тобой партнеры. И ничегошеньки о тебе не спрашивал. Ни завалящего словечка. Нервничаю я из-за этого. Он что-то затеял, Пиджачок. Только отвернешься, тут-то он и начнет рубить хлопок да чистить кукурузу. Ты держись подальше от нашего жилпроекта.

Пиджак пропустил все мимо ушей. Встал и потянулся, сделал еще глоток мятного бурбона, передал бутылку Сосиске.

— А ты шевелить извилинами не устаешь, да? Где мой судейский костюм?

Сосиска кивнул на черный пластиковый пакет в углу.

— Сегодня заберу его домой. Завтра пойду и снова свижусь с Димсом. На сей раз пить не буду, потому что не хочу забыть ни слова, что он скажет. А когда с ним поговорю, все перескажу тебе.

— Не будь ты таким круглым дураком.

— Пойду прямиком к нему и скажу: «Димс, я собираю команду и хочу, чтобы ты подавал для нас всего в одном матче. В одном матче. И если после этого больше не захочешь играть, то, пожалуйста, уходи. Я тебя больше не потревожу. Всего один матч». Да он сам будет меня умолять, чтобы я собрал команду.