Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

Потом его что-то схватило за куртку и вытащило на воздух. Потянуло назад, кинуло спиной к деревянной свае и там прижало, крепко приперев сильной рукой. Кто бы его ни держал, он сам выбился из дыхания. Тут Димс услышал хриплый шепот: «Ш-ш-ш».

В кромешной тьме он не видел ни зги. Левое плечо горело так скверно, словно его окунули в кислоту. В голове помутнело, по левому предплечью сочилась теплая кровь. Затем прижавшая его хватка на миг ослабла, чтобы перехватить и втянуть под дощатый причал, ближе к берегу. Он чувствовал, как коснулся ногами каменистой почвы. Теперь вода была по шею. Тот, кто его держал, стоял. Димс попытался встать и сам, но не мог пошевелить ногами.

— Господи, — проклокотал он. Ладонь быстро зажала ему рот, к его лицу придвинулось чужое, заговорив где-то над плечом.

— Цыц, — произнес голос.

Даже в воде, среди вони доков, рыбы и реки, Димс учуял перегар. И запах человека. Знакомая вонь старого учителя воскресной школы, который когда-то брал его, ревущего клопа с мокрыми штанами, на колени у теплой дровяной плиты в церкви Пяти Концов, потому что мать напивалась в лежку, не могла подняться в воскресенье в церковь и посылала его одного в провонявшей мочой одежде, зная, что старый пропитой школьный учитель и его добрая жена Хетти обуют и оденут сына в штаны, рубашку и нижнее белье, когда-то ношенные их слепым сыном Толстопалым, зная, что Хетти каждое божье воскресенье втайне относит грязную одежду Димса к себе домой в сумке — которую брала в церковь исключительно ради этой цели, — вместе с кассой Рождественского клуба, куда старая пара каждую неделю исправно бросала пятьдесят центов — двадцать пять за Димса и двадцать пять за собственного сына. Потом Хетти постирает тряпье Димса и вернет домой матери в бумажном пакете вместе с долькой торта, или пирога, или жареной рыбкой для детей. Истинная христианская доброта. Настоящая христианская любовь. Суровая любовь суровой женщины в суровом мире. Ее — и ее мужа, закоренелого пьяницы, что годы спустя научит мальчишку бросать мяч на сто пятьдесят километров в час и целовать им внешний край домашней базы, чего не удавалось ни одному восемнадцатилетнему пацану в Бруклине.

Пиджак прижимал Димса к свае, закинув старую голову наверх, прищуриваясь старыми глазами через щели пирса. Он пристально вслушивался, пока над головой не пробежали с топотом, отдающимся в причале, ноги девушки и не исчезли в направлении лакокрасочной фабрики и улицы.

Когда стало тихо, не считая плеска лижущей сваи воды, хватка Пиджака ослабла, он развернул Димса и потащил к берегу, волок, как куклу, пока они не выбрались на камни. Там уложил на спину на песчаной полосе у камней и сам сел рядом без сил. Потом окликнул причал прямо над местом, где они сидели:

— Сосиска, ты живой?

С настила послышался булькающий ответ.

— Вот жопа, — сказал Пиджак.

Димс еще ни разу не слышал, чтобы старик ругался. Это казалось кощунством. Пиджак подошел к краю причала, чтобы залезть, но припал на колено, его изможденное лицо озарили огни Манхэттена за рекой.

— Сейчас, дух переведу, Сосиска, — крикнул Пиджак. — Пока не могу сдвинуться. Погоди. Я иду.

Сосиска снова забулькал. Пиджак глянул на Димса, все еще лежавшего на песке, и покачал головой.

— Не знаю, что на тебя нашло, — выдохнул он. — Никого не слушаешь.

— Эта сука в меня стреляла, — выдавил Димс.

— Да иди ты. Нужная рука не задета.

— Я не знал, что у нее ствол.

— Вот в чем ваша проблема, молодежь. Рос бы ты на Юге, что-нибудь понимал бы. Город вас ничему не учит. Я просил Сосиску тебе передать. Сестра Го принесла весточку, что тебя хочет убить Гарольд Дин.

— Я был наготове.

— Да? На таком готове, что не смотрел дальше собственной пиписьки, которая, небось, была твердой, как кость? Гарольд Дин держала тебя за руку, сынок, мурчала, как котенок, и от нее разило бедой за версту. Гароль-дин, пацан. Гароль- дин — девичье имя.

Старик поднялся и залез на причал, к Сосиске. Димс проводил его взглядом, потом почувствовал, как накатывает тьма. Как раз вовремя.

Драка за дармовой сыр в подвальной котельной Сосиски утром этой субботы переросла бы в полномасштабный бунт, если бы не Суп Лопес. Сестра Го радовалась, что попросила его прийти. Дело не столько в том, что на раздаче бесплатного сыра не стоял Сосиска, думала сестра Го, сколько в том, что Сосиска погиб — застрелен в прошлую среду вместе со своим дорогим другом Пиджаком. Оказывается, их обоих застрелил и сбросил в гавань Димс, который потом застрелился и сам. Так говорили первые новости. Просто скверные слухи. К ним Коз уже привык, знала сестра Го. Все же эта история задела всех крепко.

— Чертов Димс, — сказала Бам-Бам. — Перепутал порядок. Спервоначально надо было застрелиться самому.

Обычно она стояла первой в очереди к подвальной двери — поднималась в пять утра, чтобы прибыть в шесть. Все ради великих поисков, начатых в последние месяцы, — чтобы узнать, кто тайный сыродаритель. Узнать она еще не узнала, но раннее прибытие подтвердило три момента: первое — сыродаритель не Сосиска. Второе — место в голове очереди ей всегда гарантировано, поскольку большинство ее друзей тоже приходили спозаранку. И третье — она первой услышит сплетни, раз все ранние сыроприимцы — друзья из-под флагштока, кого она знала многие годы.

В то утро она пришла на десять минут позже обычного, чтобы обнаружить первой в очереди мисс Изи, которая явилась рано, как всегда, и беседовала с сестрой Го, стоявшей за столом для распределения сыра и исполнявшей сию печальную — ввиду отсутствия Сосиски — обязанность. Поблизости дожидались Кузины, лотерейщик Хоакин и тайная радость Бам-Бам — Гаитянская Сенсация Доминик, со свежеотмытым лицом, заметила она, и подстриженными ногтями — что всегда говорит о хорошей гигиене у мужчины. Позади него стояли два других члена Пуэрто-риканского общества Коз-Хаусес. Все тяжеловесы новостей, точек зрения и слухов в идеальном боевом порядке. Сегодня все предвещало добрую беседу и превосходные горячие сплетни.

Бам-Бам бочком пробралась на свое почетное место в начале очереди — но за мисс Изи, приберегавшей ей место, — как раз вовремя, чтобы узнать взгляд мисс Изи на ситуацию.

— Пиджак двадцать лет допивался до финишной черты, — сказала та. — Но Сосиска, по-моему, пил не так уж много. Может, они подрались и перестреляли друг друга.

— Сосиска ни в кого не стрелял, — сказала Бам-Бам.

Доминик, стоявший в очереди позади нее, — который совершенно случайно встал в пять утра, совершенно случайно пришел к подвальной двери в шесть и, ей-богу, совершенно случайно оказался позади Бам-Бам, поменявшись местами с несколькими людьми в очереди, — согласился.