Пип Уильямс - Потерянные слова

— Я принесла листовки и карту, на которой указано, куда их нужно отнести.

Тильда распечатала посылку и передала листочки по кругу. На них была изображена женщина в академическом костюме, заключенная в одну камеру с преступником и сумасшедшим.

— Диплом Оксфордского университета не помешал бы, — сказала одна женщина.

— Добавь его в список своих дел, — ответила ей другая.

— Эсме, — Тильда старалась перекричать гул голосов. — Не могла бы ты разложить карту на свободном столе?

Она протянула через головы стоящих рядом женщин сложенную карту. Я стояла в нерешительности, не представляя, на что соглашаюсь. Тильда, видимо, все поняла и продолжала держать карту в вытянутой руке, не отрывая от меня взгляд. Я кивнула и вошла в зал, чтобы присоединиться к остальным женщинам.

Я сидела спиной к окну, которое выходило на улицу, и одной рукой придерживала угол карты, чтобы она не соскользнула со стола под напором взволнованных женщин. Разговор был оживленный, все обсуждали план действий и меняли маршрут в соответствии со своими адресами: кто-то хотел распространять листовки там, где их никто не знал, другие предпочитали держаться поближе к дому, чтобы быстро спрятаться, если их будут преследовать.

Большинство женщин согласились с тем, что листовки лучше разносить ночью. Остальные, боясь темноты и недовольства мужей, решили обернуть каждый буклет уведомлением о соблюдении трезвости. Задумку одобрили, но создание оберток возложили на плечи тех, кто в них нуждался.

Когда обсудили все детали, Тильда выдала каждой женщине по стопке листовок, и они парами стали выходить из бара.

Три женщины задержались, и, как только ушли все остальные, они вместе с Тильдой склонились над картой. Пока они строили планы, я перебралась в другой конец маленького зала и достала чистый листочек.

СЕСТРЫ

Женщины, объединенные общей политической целью; соратницы.

«Сестры, спасибо, что присоединились к борьбе».

Тильда Тейлор, 1906

Женщины ушли со своими листовками и большим пакетом. Билл вернулся, когда Тильда складывала карту.

— Теперь готовы выпить? — спросил он, протягивая виски и шенди, вкус которого я полюбила.

— Как раз вовремя, Билл. — Тильда взяла у него свой бокал и посмотрела на меня. — Было увлекательно, не так ли?

Увлекательно или нет, я не знала. Во мне боролись любопытство и тревога. Пульс был учащенным, но причиной тому могло быть волнение. Я еще не решила, стоит ли мне во всем этом участвовать.

— Допивайте, — сказала Тильда. — У нас еще много работы.

Мы вышли из паба «Орел и ребенок» и повернули на Банбери-роуд. Тильда вручила мне пачку листовок, обернутых коричневой бумагой и перевязанных веревкой. Так выглядела пачка гранок, только что выпущенная из типографии.

— Не знаю, нужно ли мне это вообще, — сказала я, неловко прижимая к себе листовки.

— Конечно нужно! — воскликнула Тильда. Билл шел впереди, не желая вмешиваться в разговор.

— Я не такая, как ты, Тильда. Я не такая, как все те женщины.

— У тебя есть матка? Есть вагина? А мозги, способные отличить кровожадного Бальфура от Кэмпбелла-Баннермана? Ты точно такая же, как те женщины.

Я отстранила листовки от груди, словно в них было что-то едкое.

— Да не трусь ты, — сказала Тильда. — Мы просто кладем бумажки в почтовые ящики. В худшем случае их сожгут в камине, в лучшем — прочитают и изменят свое мнение. Можно подумать, я прошу тебя подложить бомбу.

— Если узнает доктор Мюррей…

— Если ты беспокоишься об этом, позаботься о том, чтобы он не узнал. Вот твой маршрут. Листовок хватит на обе стороны Банбери-роуд, между Бевингтон и Сент-Маргарет.

В маршрут входил Саннисайд. Я так и стояла в нерешительности.

— Ты ведь в Иерихоне живешь?

Я кивнула.

— Ну, тогда тебе вообще близко, — сказала Тильда. — Билл, иди с ней.

— А как же ты?

— Никто не удивится, увидев меня ночью, а тебе нужен кавалер под ручку. Как это ни прискорбно.

На улице Сент-Джайлс людей почти не было — лишь еще одна пара и пьяные студенты, расступившиеся перед нами с показной вежливостью. На Банбери-роуд было совсем безлюдно. Я успокоилась и даже пожалела, что так неохотно взялась за дело.

— Давай я брошу, — предложил Билл, когда мы подошли к первому почтовому ящику на Бевингтон-роуд.

Мы с Биллом оба знали, что я отличаюсь от тех женщин, что я, возможно, разделяю их взгляды, но я не осмелюсь встать с ними в один ряд. Я покачала головой, когда он потянулся за пакетом. Билл положил свою руку мне на талию, и мне было приятно чувствовать его силу. Я развязала веревку, и упаковочная бумага слетела вниз, обнажая листовки. Заключенная под стражу женщина смотрела на меня с укором, обвиняя в безразличии.

Когда мы добрались до Саннисайда, пачка листовок заметно уменьшилась. Я все делала быстро, а Билл перестал разговаривать со мной после того, как я заявила, что его шуточки могут разбудить людей и заставить их выглянуть в окно. При виде красного почтового ящика я замедлила шаг. Когда я была маленькой, я думала, что доктор Мюррей должен быть весьма важной персоной, если у него есть собственный почтовый ящик для отправки и приема писем. Мне нравилось представлять, что он до отказа забит конвертами с листочками. Когда я выучила алфавит, папа разрешил мне писать письма самой себе. Я придумывала слова и значения для них, писала глупые предложения, смысл которых был понятен только мне и папе. Потом он давал мне почтовую марку и конверт, на котором я записывала адрес: Скрипторий, Банбери-роуд, Оксфорд. Я сама шла через сад, выходила за ворота и кидала письмо в красный почтовый ящик доктора Мюррея. Каждый день я следила за выражением лица папы, когда он разбирал почту, пришедшую в Саннисайд, раскладывал листочки по ячейкам и отвечал на письма. Когда ему наконец попадало в руки мое письмо, он относился к нему так же ответственно, как и к другой корреспонденции. Он внимательно читал его, кивал головой в знак согласия и подзывал меня, чтобы узнать мое мнение. Даже когда я хихикала, он старался держать серьезное лицо. Я до сих пор испытывала детский восторг, когда опускала письма в красный почтовый ящик доктора Мюррея.

— Дом семьдесят восемь, — прошептал Билл.

— Это Скрипторий.

— Пропусти его, если хочешь.

Я решительно шагнула к почтовому ящику на воротах и бросила в него листовку. Она упала на дно с легким шорохом.

На следующее утро папа держал надо мной раскрытый зонт, пока я доставала почту из красного ящика в Саннисайде. Листовка была на самом дне. Без конверта она выглядела обнаженной и уязвимой. Увидев ее край, я расстроилась. Наверное, придется выкинуть листовку, потому что я понятия не имела, в чью пачку писем ее можно подсунуть. После того как я кинула ее вчера в почтовый ящик, ее значимость выросла в моих глазах, но в утреннем свете и среди всех этих писем от ученых мужчин и образованных женщин она потеряла всю свою силу.