Пип Уильямс - Потерянные слова

Официантка принесла бутерброды, и наш с Гаретом разговор оборвался. Ни он, ни я не решились начать его заново, и минут пятнадцать мы ели молча.

После обеда мы прогуливались вдоль ручья Касл-Милл. Берега были усыпаны подснежниками, показывая зиме ее бессилие.

— У меня есть для тебя слово, — сказал Гарет. — Оно уже записано в Словаре, но не с таким значением. Решил дополнить твою коллекцию.

Гарет вытащил из кармана листочек, белоснежный квадратик, скорее всего вырезанный из того огромного листа бумаги, который используют в типографии. Он прочитал про себя написанное, и я на мгновение подумала, что он передумает и оставит листочек себе.

Мы увидели скамейку и решили присесть.

— Я однажды набирал шрифт для этого слова, но давно, — Гарет все еще держал листочек в руках. — У него много значений, но то, как его произнесла та женщина, заставило меня думать, что в Словаре есть упущение.

— Что за женщина? — спросила я, заранее зная ответ.

— Одна мать.

— Какое это слово?

— Потеря , — ответил Гарет.

Это слово не сходило со страниц газет. С начала войны мы получили по почте столько цитат для слова потеря , что листочков набралось уже, наверное, на целый том. «Таймс оф Лондон» публиковала списки раненых и убитых, а после битвы при Ипре ими были заполнены все страницы. Среди погибших было много оксфордцев, работников Издательства. Парни из Иерихона, которых Гарет знал с детства. Потеря оказалась удобным словом и ужасным в своем размахе.

— Можно взглянуть?

Гарет еще раз посмотрел на листочек и протянул его мне.

ПОТЕРЯ

«Мне говорят: соболезнуем вашей потере… Но я хочу понять, что именно они имеют в виду, потому что я потеряла не только своих мальчиков. Я потеряла свое материнство. Я потеряла возможность стать бабушкой. Я потеряла беспечные разговоры с соседками и счастливую старость в кругу семьи. Каждый день я просыпаюсь с новой потерей, о которой и не думала прежде, и я знаю, что скоро потеряю свой рассудок».

Вивьен Блэкман, 1915

Гарет положил руку мне на плечо, желая приободрить. Я ощутила легкое нажатие и поглаживания его большого пальца. Это чувство было больше, чем просто дружба, и я не могла от него отмахнуться. Но он ничего не знал.

Я потеряла свое материнство. Эта фраза всколыхнула воспоминания. Добрые глаза на веснушчатом лице — мой якорь среди боли. Сара — мать моего ребенка. Ее мать. Я попыталась вспомнить, как пахнет ее кожа, но ее запах сохранился только в словах, которые я спрятала в сундуке. Кремовая кожа, золотые реснички. Эта женщина, Вивьен Блэкман, кое-что знала обо мне. То, что Гарет себе и представить не мог.

— Кто эта женщина? — спросила я.

— Трое ее сыновей работали в Издательстве. В августе они записались во 2-й батальон Оксфордширской и Бакингемширской легкой пехоты. Двое из них были совсем мальчишками, слишком юными, чтобы прислушаться к здравому смыслу, хотя здравый смысл превращает мужчин постарше в трусов, — он увидел по моему лицу, что смысл его слов дошел до меня, и продолжил: — Мистеру Харту нездоровилось, и миссис Блэкман сообщила эту новость мне.

— У нее есть другие дети? — спросила я.

Гарет покачал головой. Больше мы не сказали друг другу ни слова.

«…Буду молиться за возвращение твоих сыновей. Твоя подруга Лиззи».

Я отдала Лиззи страницы, записанные под ее диктовку. Она аккуратно положила их в конверт и взяла четвертый кусок кекса.

— Томми затоскует без братьев, — сказала она.

— Думаешь, он тоже запишется в добровольцы?

— Если он это сделает, то разобьет Наташе сердце.

— Лиззи, тебе когда-нибудь хотелось поделиться с Наташей своими сокровенными секретами без необходимости записывать их через меня? — спросила я.

— У меня нет сокровенных секретов, Эссимей.

— А если бы были, ты бы рассказала их Наташе, даже зная, что они могут изменить ее мнение о тебе?

Рука Лиззи потянулась к крестику, хотя сама она смотрела на стол. Она всегда благодарила Бога за мудрые советы, которые давала мне, а я уже давно перестала верить, что он имел к ним какое-то отношение.

Лиззи подняла голову.

— Я бы хотела, чтобы она знала обо мне то, что для меня важно, или то, что могло бы объяснить меня.

От ее слов у меня в желудке появилось чувство тошноты.

— Что могло бы случиться, если бы ты решила сохранить свой секрет?

Лиззи встала, чтобы долить кипятка в заварочный чайник.

— Я не думаю, что он станет осуждать тебя, — сказала она.

Я обернулась, но она стояла ко мне спиной. У меня не было возможности заглянуть в ее лицо. Возможно, она говорила о Боге, но, может быть, и о Гарете. Я надеялась, что она имела в виду их обоих.

Ясная ночь сменилась голубым небом и искристым инеем, но холодное утро длилось недолго, и мое пальто показалось мне невероятно тяжелым, когда я ехала в Издательство на велосипеде с правками от доктора Мюррея.

Дверь в кабинет мистера Харта была приоткрыта. Я постучала, но мне никто не ответил. Заглянув внутрь, я увидела мистера Харта. Он сидел за столом, закрыв лицо ладонями. «Еще одна мать», — подумала я. «Оксфорд таймс» опубликовала небольшую статью о том, сколько работников Издательства записалось в добровольцы и сколько человек погибло. Писали, что такие большие потери среди персонала приведут к сокращению выпуска важных книг, в том числе «Англии Шекспира».

Я не верила, что «Англия Шекспира» заставила Ревизора повесить голову. Статья показалась мне бестактной: они написали название книги, но не упомянули ни одного имени. Я вышла в коридор и постучала погромче. На этот раз мистер Харт поднял голову. Он выглядел немного испуганным и ошеломленным. Я протянула ему отредактированные гранки.

Потом я решила поискать Гарета. Его не было в кабинете, он работал в наборном цеху, склонившись над станком.

— Никак не можешь оторваться от литер?

Гарет поднял голову и попытался улыбнуться.

— Слишком много станков стоит без дела, — сказал он. — В печатном цеху та же история. Только мастерская переплетчиц работает на полную мощность, хотя и там несколько женщин записались в Отряд добровольной помощи.

Гарет вытер руки о фартук.

— Может быть, мистеру Харту следует нанять женщин в наборный и печатный цеха?

— Об этом уже думали. Пока такой вариант не одобрили, но, боюсь, другого выхода нет.

— Мистер Харт выглядит ужасно.

Гарет снял фартук, и мы вместе вышли из цеха.

— Думаю, у Харта снова подавленное состояние, — сказал Гарет. — Его можно понять. У нас тут как в деревне: все связаны между собой, и каждая смерть переживается как личное горе.

Когда мы шли через двор, я впервые с ужасом заметила, как тихо вокруг. Вместо того чтобы отправиться в Иерихон, я повела Гарета по улице Большая Кларендон.