Пип Уильямс - Потерянные слова

— Тогда я вернусь в полдень, — сказал он с улыбкой.

— Хорошо.

Когда Гарет ушел, я тяжело вздохнула и прижала голову к стене. Полоска света из отверстия в стене скользнула по моей покрытой шрамами ладони. Гарет подошел к велосипеду с другой стороны стены, и лучик света побледнел. Потом он стал ярче и через секунду снова угас. «Как азбука Морзе», — подумала я, но не смогла прочитать послание. Я чувствовала вес его тела, когда он прислонился к стене, слышала гул металла в своей голове. Знал ли он, как близко ко мне находится? Он стоял у стены целую вечность.

Перед обедом я сидела с Лиззи за кухонным столом.

— Дай я поправлю тебе прическу, — сказала она.

— Бесполезно, она все равно найдет способ развалиться.

— Разваливается, когда пучок делаешь ты.

Она подошла ко мне сзади и переколола шпильки. Когда Лиззи закончила, я тряхнула головой. Все кудри остались на месте.

Мы увидели Гарета через окно кухни. Он шел через сад с сумкой на плече и корзиной для пикника в руке. Лиззи вскочила, чтобы открыть ему дверь и впустить внутрь.

Гарет кивнул Лиззи, и она широко улыбнулась.

— Лиззи, — сказал он.

— Гарет, — ответила она.

За этими приветствиями скрывались целые предложения, которые я не могла понять. Гарет поставил корзину на кухонный стол, и Лиззи наклонилась к духовке, чтобы вытащить пирог, который она разогревала. Она положила его на дно корзины и накрыла полотенцем, потом наполнила фляжку чаем и отдала ее Гарету вместе с баночкой молока.

— Плед взял?

— Взял, — ответил он.

Лиззи сняла свою шаль со спинки стула.

— Для декабря, возможно, и тепло, но тебе все равно нужно накинуть это поверх пальто, — сказала она, отдавая ее мне.

Я была сбита с толку тем удовольствием, с которым Лиззи готовила нас к пикнику.

— Хочешь с нами?

Она засмеялась.

— О нет! Столько дел!

Гарет взял корзину со стола.

— Пойдем?

Я протянула ему руку, и мы вышли из кухни.

Мы прогулялись по берегу Касл-Милл и по тропинке до моста Уолтона.

— Даже не верится, что зима началась, — сказал он, когда расстилал плед.

Он достал пирог и положил его в центр. Из него шел пар.

Гарет разгладил место, чтобы я села, налил в кружку чай, молоко и положил кусочек сахара. Я взяла кружку обеими руками и сделала глоток. Чай был таким, как мне нравилось. Мы оба молчали.

Гарет допил чай, налил себе еще и неосознанно дотронулся до своей сумки, лежащей рядом с ним. Когда он допил чай, он долго укладывал кружку обратно в корзину, словно она была сделана из хрусталя, а не из олова. Его руки чуть заметно дрожали.

Когда его кружка была надежно укрыта, он глубоко вздохнул и повернулся ко мне. На губах у него играла улыбка. Он забрал мою кружку и поставил ее на землю, потом взял меня за руки.

Гарет поднес мои пальцы к губам, и тепло его дыхания трепетом отозвалось в моем теле. Мне хотелось прижаться к нему, но я продолжала разглядывать его лицо, стараясь запомнить каждую его черточку: морщинки на лбу, темные брови, длинные ресницы и глаза цвета летнего вечернего неба. На его висках пробивалась седина, и мне хотелось увидеть, как с годами она распределится по всей его темной копне волос.

Не знаю, как долго мы так сидели, но я чувствовала, что его глаза тоже блуждают по моему лицу. Между нами больше не было стеснения и вежливой учтивости. Мы были полностью обнажены друг перед другом.

Когда наши глаза встретились, казалось, что мы вернулись домой после долгого совместного путешествия, которое сделало нас еще роднее. Гарет выпустил мои руки и потянулся к сумке. Легкая дрожь мешала его пальцам справиться с застежкой. Если раньше у меня были сомнения, то теперь я знала, что лежит в сумке.

Однако там было не то, что я ожидала.

Он вытащил сверток, упакованный в фирменную коричневую бумагу Издательства и перевязанный веревкой. Он был такого же размера, как пачка чистой бумаги, только тоньше.

— Это тебе, — сказал Гарет.

— Надеюсь, там не гранки.

— Что-то вроде гранок, — ответил он.

Я развязала веревку, и бумага упала.

Это был красивый предмет в кожаном переплете с золотой надписью. Должно быть, он стоил Гарету трехмесячной зарплаты. «Женские слова и их значения» было выбито на зеленой коже тем же шрифтом, который используется в томах Словаря. Я открыла первую страницу, где название повторялось, а под ним было написано: «Под редакцией Эсме Николл».

Этот том был тоньше по объему, и шрифт крупнее, чем в Словаре доктора Мюррея — страницы были поделены на две колонки вместо трех. Я открыла книгу на букве C и пальцами провела по знакомым словам, в которых звучали голоса женщин. Одни слова были мягкими и благородными, другие — как у Мейбл — грубыми и хриплыми. Потом мне встретилось слово, которое я записала на листочек одним из первых. Я испытала волнение, увидев его напечатанным на бумаге. Мои губы шепотом повторили неприличный стишок.

Что было непристойнее — произнести его вслух, написать или напечатать на бумаге? Срываясь с губ, оно могло быть развеяно ветром или вытеснено другими словами, его могли не расслышать или неправильно истолковать. На странице слово приобретало настоящие формы. Оно было поймано и прижато к бумаге буквами, которые располагались в определенной последовательности, чтобы каждый, кто их прочитает, знал, как выглядит это слово и что оно означает.

— Представляю, что ты мог подумать, увидев эти слова, — сказала я.

— Я был рад наконец-то узнать их истинные значения, — ответил Гарет, и на его серьезном лице засияла улыбка.

Я продолжала перелистывать страницы.

— Я целый год занимался этим, Эс. Каждый день, когда я держал в руках листочек с твоим почерком, я узнавал тебя все лучше и лучше. С каждым новым словом я влюблялся в тебя еще сильнее. Мне всегда нравились форма букв и ощущение их бесконечного сочетания, но ты показала мне, что они могут не только ограничивать слово, но и раскрывать его потенциал.

— Но как?

— По несколько листочков за раз. И я всегда старался возвращать их на то же место, откуда брал. Под конец мне помогала половина Издательства. Мне хотелось участвовать во всем, а не только в наборе шрифта. Я выбирал бумагу и работал с печатным станком. Я сам разрезал страницы, и женщины из переплетной мастерской вывернулись наизнанку, чтобы показать мне, как собрать их вместе.

— Не сомневаюсь, что они так и делали, — улыбнулась я.

— Моим шпионом в Скриптории был Фред Свитмен, но все это было бы невозможно сделать без Лиззи. Ей известны все твои тайники и каждый твой шаг. Не злись на нее за то, что она давала мне листочки.

Я подумала о коробке из-под обуви в моем рабочем столе и о сундуке под кроватью Лиззи. Мой «Словарь потерянных слов» . Она была его хранительницей. И она хотела, чтобы слова были найдены.