Павел Назаров - Беглец в просторах Средней Азии

Помимо решения чисто охотничьих задач, эта поездка могла бы стать для меня полезной в отношении добычи свежего мяса для моих друзей и для меня лично. Мясо вообще стало очень дорогостоящей и трудно добываемой пищей, и в моём рационе оно исчезло вовсе. К тому времени мне удалось выправить свою берданку путём срезки части ствола и наладки прицела; теперь старушка стреляла исправно, в чём смог я убедиться, охотясь на дрофу.

Непросто было разыскать возничего, ибо не было желающих в лютую стужу отправляться в тростником поросшие дали. В конце концов, по распоряжению Совета рабочих, удалось заполучить молодого русского парня по имени Фёдор. Он был коммунистом, но я не особенно волновался на сей счёт, поскольку имел способ вышибить из его головы коммунистический бред, когда выехали мы в пустынные пределы. Напутствуемый сердечным прощанием от моих добрых друзей и хозяев дома, пожелавших мне избежать чрезмерных опасностей и не быть съеденным тиграми, отправился я в свою охотничью экспедицию.

Мой возничий не имел ни малейшего представления об управлении лошадьми и давал им полную волю двигаться по дороге, как им заблагорассудится, довольствуясь лишь тем, что дёргал иногда то за одну вожжу, то за другую. Он даже и не предполагал необходимости держать вожжи в руке, а просто привязал их к навесу коляски у себя над головой. Стоит ли удивляться, что мы имели неприятности уже до того как покинули пределы города: просто вывалились из экипажа, когда тот опрокинулся. К счастью я сумел вовремя выпрыгнуть. После того я, невзирая на коммунистические «возражения» Фёдора, настоял на том, чтобы он держал вожжи в руках постоянно, и разъяснил ему основы управления лошадьми. Однако вдолбить в тупую башку русского мужика, который абсолютно убежден, что наделен природой всеми знаниями от рождения и стоит гораздо больше, чем любой барин, можно разве что при помощи дубины. Когда мы спустились по крутому склону к мосту через реку Чу, то едва избежали волн глубокого бурлящего потока. То послужило своевременным уроком, вложившим в его коммунистические мозги толику здравомыслия. Далее на протяжении нашего пути уже не было особых происшествий.

Заночевали в русской деревне в доме престарелой пары зажиточных крестьян. Хозяин со своею супругой оказались учтивы и предоставили мне приемлемо чистую комнату, а сами вместе с Фёдором разместились на кухне.

Пока я пил чай и скромно ужинал, появился некий молодой человек, видимо, сын хозяина дома, подсел ко мне и представился как секретарь местного коммунистического комитета; он спросил, почему я сижу тут один со своим чаем и не пригашаю Фёдора присоединиться к ужину.

– Да потому что он мой кучер, – спокойно ответствовал я.

– Но он ведь тоже человек, как и вы. А все люди равны.

– Ни в коем случае, – возразил я.

– Но это доказано наукой!

– Как раз наоборот, наука доказала, что люди, равно как и животные, отличаются друг от друга, и на этом основан прогресс и развитие человечества.

– Но ведь оба вы граждане одной страны и равноправны; оба служите в одном учреждении и делаете одно дело, – продолжал упорствовать юный коммунист.

– Вовсе нет, – возражал я, – сможет ли ваш Фёдор выполнить гидрографический обзор вместо меня и начертить геологический разрез?

– Но он делает ту работу, что ему поручена!

– И делает её из рук вон плохо, не имеет о ней ни малейшего понятия. Я могу править лучше, чем он, и ухаживать за лошадьми также. Вот завтра поутру я сяду на место Фёдора и стану править, а он пусть следит за моими инструментами и делает съёмку русла реки.

– Но его этому не учили, – настаивал сей ученик Карла Маркса.

– Не считаете же вы, что те двенадцать лет моей жизни, что потратил я на своё образование, не даёт мне никакого преимущества перед тем, кто едва способен читать и писать?

– Все люди с рождения имеют равные права на все блага жизни, а потому всё должно быть поделено поровну среди всех, – от души твердил юноша избитые слова.

– С этим согласен, – ответил я с улыбкою, – отец Фёдора владел парой сотен акров земли, фермою, садом, четырьмя лошадьми, тремя коровами, овцой, свиньями, домашней птицей и т. д. Фёдор вместе с ним поставлял десятки фунтов сала, изрядное количество хлеба и масла, и всё это ничего ему не стоило. Коль скоро все люди равны, нам и платят поровну, двенадцать сотен рублей в месяц. На свой хлеб я трачу сто рублей и за кило колбасы плачу ещё шесть сотен рублей. Что остается сверх того и на сколько дней ещё хватит? Я с радостью готов разделить собственность Фёдора и отца его между нами поровну. А моя собственность вот она вся здесь. – И я указал на свой скудный багаж.

Коммунист промолчал, посидел ещё немного, встал, вышел вон и уж более не появлялся. Вскоре вошла его мать, которая подслушала наш спор за дверью. Она принесла яиц, отменную сметану и хлеб, и шепотом произнесла: «Не обращайте внимания на молодого дурачка и не обижайтесь на него. Он повелся с большевиками и совсем помешался».

На следующий день в момент отъезда моего она категорически отказалась принять деньги за гостеприимство.

Всю ночь падал снег, и дорога стала трудно проезжей, колёса вязли, и лошади с трудом тащили повозку. К темноте едва сумели добраться до следующей русской деревни, где надлежало нам сменить колёсный экипаж на сани. Помещение, которое нам удалось найти для ночлега, оказалось столь грязным и душным, что я предпочёл заночевать в повозке прямо во дворе. Ноги мои мёрзли, ибо кожаные ботинки не спасали от холода, пришлось ботинки снять. Пурга не унималась, меня заметало снегом, тапочки мои смёрзлись так, что я едва смог их надеть после того, как те немного оттаяли и стали мягче.

Благодаря саням мы стали двигаться значительно быстрее; перед нами простиралась бесконечная заснеженная равнина, сливавшаяся со свинцово-серым небом на горизонте. Лошади тянули бодро, колокольчики на сбруе весело звенели, а холодный свежий ветер перехватывал дыхание. Всё это живо напоминало мне о юных годах моих, об оренбургских заснеженных степях, когда в метель и бураны зачастую терял я дорогу и вынужден был ночевать под открытым небом.

Было уже позднее время, когда добрались мы до деревни Воскресенское, последней на моём пути. Неподалёку от околицы возле дороги, зловеще при свете луны выступали три недавних могилы, обнесённые невысокой изгородью; то был памятник Большевистской Власти. Жертвы были расстреляны не за какой-то проступок, но просто так, pour encourager les autres (фр. чтобы другим неповадно было – пер.); для коммунистов это дело обыкновенное. Система беспощадного террора, благодаря лишь которой Ленин добился успеха, преследовала нас даже здесь, в затерянной среди бескрайней степи деревне.