Елена Попова - Этот сладкий голос сирены [калибрятина]

- Ладно, - сказал он смущенно. – Пусть.

Валентина Петровича увели.

Опять сомкнулась дверь, лифт повлек Тибайдуллина-младшего и Римулю куда-то дальше… куда-то вверх или куда-то вниз.

Валентина Петровича допрашивал человек с отдаленно примелькавшимся лицом, в форме, ниже по званию. Отвечал Валентин Петрович коротко, лаконично. Личность была подтверждена тут же, по компьютеру. На вопросы более прямые и сложные отвечать отказался.

Следующий разговор был уже совсем другим и с другим человеком. Когда-то учились вместе, потом жизнь развела. Валентин Петрович вознесся аж до седьмого этажа вверх, а тот, наоборот, вниз и возможно на такую же глубину. В звании они были равны.

Конечно, Валентин Петрович знал о существовании подземного города, у которого и имени-то нормального не было – только цыфры, знал его устройство, план, бывал там не единожды, особенно на верхних уровнях и, очнувшись в этом чертовом колодце, тут же сообразил что к чему. Место это, этот подземный город, простиравшийся и в ширь, и в глубь, он не любил, а тех, кто там работал, про себя называл ленивыми крысами. Он принципиально не признавал такое убежище для правящей элиты. Таких элит на одном его веку сменилось несколько, и хватало среди этих людей авантюристов и всякого рода ничтожеств. Конечно, кто спорит, верховное командование должны быть защищено, но, о Господи!, если когда-нибудь начнется большая мясорубка, что сделает это верховное командование? Только и сможет, что спасать свою собственную шкуру. Собственную шкуру, хоть и не лучшего качества… Так что, на перспективу, не лучшая часть человечества уцелеет…

Людей из подземного города, этих ленивых крыс, между тем отличал какой-то особый снобизм, будто их причислили к ордену бессмертных. Вот и теперь перед ним сидел вполне уверенный в себе человек, хоть несколько и поблекший от жизни без солнца, сутулый, с вздернутым левым плечом.

- Как же ты, Валя, в эту дыру-то попал? – спросил доверительно и фамильярно, правой рукой потянулся за авторучкой, отчего левое плечо чуть больше вздернулось.

Валентин Петрович выкопал из памяти скорее забытые имя и фамилию – Василий Семенович Лиходько, но был раздражен, фамильярности не любил.

- Как же? –повторил Лиходько, правая рука вернулась на место, но левое плечо осталось вздернутым.

- Это мое личное расследование, - отчеканил Валентин Петрович.

- Кто-то же посвящен?

- Мое личное.

- Этот Тибайдуллин… имеет отношение?…

- Имеет.

- Я имею в виду к Федору Григорьевичу Тибайдуллину?

- Я именно это и имею в виду.

- Слушай, - сказал Лиходько. – Что ты тут выдрючиваешься? Что я могу сделать? У нас здесь всегда было строго, а теперь вообще…- Лиходько поднял почему-то согнутый указательный палец вверх, потряс им, а потом как бы стряхнул что-то с ладони. – Короче, если бы ты меня ввел в курс, я бы может как-то… Понимаешь?

Непосредственный начальник Валентина Петровича по вертикали, плотный, невысокий мужчина, младше его на два года и на одну планку выше по званию, отнесся к этой истории, собственно не зная самой истории, с сочувствием и предложил написать объяснительную записку, подшить к делу и на этом дело закрыть. Спустить в архив под грифом «совершенно секретно» в ряд таких же заброшенных и никому не нужных дел. Но Валентин Петрович опять проявил глупое упрямство.

- В отставку, - заявил он коротко.

- Ну зачем же в отставку? Кто же тебя собирается отправлять в отставку? Что же сразу в отставку?

- В отставку, - повторил Валентин Петрович. При этом у него отчаянно задергался край левого века.

Цыплакова давно уже хотела зайти к Носикам. Причин было несколько. Конечно, и любопытство. Ходили слухи, как здорово Носики устроились, какой прикольный сделали ремонт. Цыплаковой хотелось взглянуть самой. Носики приглашали, как бывает приглашают в таких случаях – заходите. А когда? Как? Но поймать-то на слове можно. Была еще одна причина, наверное, самая важная, в которой Цыплакова не желала признаваться даже самой себе, позже об этом. И последняя причина, за какую вполне можно было зацепиться, как за повод, и наконец-то к Носикам зайти – телефонный звонок Забелиной.

Цыплаковой позвонила Галка Забелина, та, что звонила на Новый год, та, что продала все имущество, нехитрое, впрочем, чтобы вложить деньги в банк Горового, какое-то время снимала комнату в пригороде, а потом не смогла оплачивать и ее, жила по друзьям и знакомым, потеряла работу, нашла новую, опять потеряла, перебивалась, чем Бог пошлет, как птичка. Другое дело, что птички на будущее не уповают, а Забелина уповала. И в расчете на это будущее совсем как бы сошла с ума, наделала долгов, запуталась, закружилась. Так, ее можно было встретить с сумочкой от Армани, но не евшей три дня.

Теперь Забелина просила в долг у Цыплаковой.

- Родная, у меня-то откуда? – возмутилась Цыплакова.

Какие-то деньги у Цыплаковой, конечно, были, но отдавать их Забелиной, зная наверняка, что та не вернет, во всяком случае в ближайший год, жутко не хотелось. Между тем, Забелина еще долго что-то бубнила и грозилась перезвонить.

От раздражения Цыплакову прямо-таки затрясло, она было решила позвонить Машке Виноградовой, но передумала, та, сердобольная душа, могла ее не понять. Носики были то, что надо. Тем более, вот он – предлог. Мысль отправиться к Носикам пришла мгновенно, и Цыплакова тут же решила привести ее в исполнение. Дело шло к вечеру, Цыплаков, давно уже собиравшийся в спортзал, видимо, после работы и отправился в спортзал. Дети сидели у компьютера. Цыплакова одела новую кофточку, долго смотрела на себя в зеркало… кокетливо взбила челку… Носиков набрала, когда уже была рядом с их домом. Жена Носика отозвалась скупо, но что ей оставалось, сказала – заходи.

В прихожей Носиков громоздилась старая обувь – последний реликт былой скудости, зато все остальное действительно потрясало, блеском, треском и отражением этого блеска и треска в зеркальных потолках. Носик был в застиранном, вытянутом свитере – тоже старая реликтовая привычка дома ходить лишь бы как – и щебетал что-то своим металлическим жестким голосом, а жена Носика подала на журнальный столик кофе и печенье. При этом ее лицо выражало одновременно два довольно противоречивых чувства – недовольство от появления Цыплаковой и в то же время нескрываемое ее над ней торжество. Впрочем, Цыплакова была не из тех, кто дает над собой торжествовать. Она удобно расположилась в кресле, положила ногу на ногу с таким расчетом, чтобы из разреза юбки выразительно, но не навязчиво выглядывало круглое, мясистое колено (расчет себя оправдал, Носик на это колено все поглядывал), и отпустила несколько снисходительных комплиментов по поводу обстановки – да, симпатично, да, впечатляет, напоминает один отель не то в Испании, не то в Италии, какой именно, трудно вспомнить, в памяти они все слились…