Елена Попова - Этот сладкий голос сирены [калибрятина]

- Пойди на кухню, поешь чего-нибудь, - сказала мать.

И все трое продолжили смотреть сериал, в то время как старшая дочь Тибайдуллина, с разом оробевшим сынишкой, тихо погромыхивала на кухне…

В отставку Валентина Петровича не отправили, для начала отправили в отпуск, но домашним он об этом ничего не сказал. Он и раньше неожиданно уезжал в командировки, неожиданно возвращался, так что и последнее его исчезновение прошло незамечено, разве что жена обратила внимание на то, что он прихрамывает.

- Охромеешь тут, - огрызнулся Валентин Петрович. – Охромеешь, когда такие дела…

Женился он совсем молодым, потому что шел по общей для всех людей дороге. Женился на той, которая в момент выбора приглянулась больше других. К жене, дочке, внучке, уже школьнице, был привязан, тревожился за них. И в то же время его от них отделяло какое-то пространство, похожее на большое пустое поле, этакий гигантский пустырь, и если бы в минуты одиночества или грусти он окликнул их или позвал, возможно, они бы его не услышали. Впрочем, он в этом и не нуждался. Такие минуты случались у него редко, а когда случались, он справлялся сам. Была ли в его жизни любовь? Он никогда не думал об этом, он знал, что если и посещало его подобное чувство, то было это в тесной комнатке денщика, когда он терял сознание от нехватки воздуха, потому что сдерживал дыхание, чтобы услышать легкие шаги за стеной…

Валентин Петрович по-прежнему выходил из дома утром, но шел не на работу, а слонялся по дальним районам города, по паркам, по лесополосе или проезжал на электричке несколько остановок и оттуда возвращался пешком. Чаще всего отправлялся на реку. Просто сидел и смотрел на текущую воду – вода его завораживала. Все живое, – думал Валентин Петрович, - деревья, травы, тела людей и животных наполнены водой, все в бесконечном движении. И он все смотрел, и смотрел на текущую воду и думал об этом движении, тут это было особенно наглядно. За городом уже чувствовалась осень, он жег небольшие костры и смотрел в огонь – огонь его завораживал тоже. Когда он смотрел на текущую воду или живой огонь костра, тревожные мысли его останавливались, душа успокаивалась и замирала в безмолвном созерцании открытой перед ним, но совершенно недоступной тайны…

Во время дождя он отсиживался в кинотеатрах, а один раз целый день провел на вокзале. Там ему показали место, на котором какая-то женщина с ребенком прожила несколько месяцев. Сейчас эти пол метра на скамье были своего рода музеем – туда никто не садился, а на сиденье лежал букетик искусственных цветов.

Как-то, незадолго до обеда, раздался звонок. Валентин Петрович стал отключать мобильник, но тут почему-то забыл. Номер высветился незнакомый. Голос тоже был незнаком. Впрочем, человек представился:

- Лиходько.

И сразу перешел на «ты» и по имени. Валентин Петрович не терпел фамильярности, тем более с Лиходько они никогда даже отдаленно не приятельствовали, и чуть не оборвал его сразу, но не оборвал. Что-то в интонации Лиходько показалось ему странным. Лиходько, даже немного заискивающе, просил о встрече. Назначили место в ресторанчике на барже-поплавке в том месте, где река огибала парк – не тот, в котором был памятник космонавтам, а другой – на противоположном краю города.

Лиходько пришел на свидание в штацком, в хэбэшной куртке и кепочке, вроде бы меньшей на размер, отчего лицо его увеличивалось и как бы приближалось. На бледном, лишенном солнца лице, особенно вдруг бросался в глаза нос сливой.

В ресторанчике, судя по всему, Лиходько знали. Тут же, как в сказке, явился столик, уставленный едой. А Лиходько даже не разоблачился, присел к столу прямо в куртке и кепочке, официанту сказал: «Иди, братец…» И плеснул себе и Валентину Петровичу водки. Тут же выпил и налил еще.

- А помнишь, Валька, в училище?..

Мысль свою не довел, опять выпил…

- Помнишь?

- Смутно, - сказал Валентин Петрович сухо.

- Светлое время было, что ни говори.

И всплыли из памяти совершенно не нужные и не интересные сегодняшнему Валентину Петровичу воспоминания… и все это сопровождалось каким-то хихиканьем, подмигиванием и пожиманием плеч. Лиходько откровенно надирался. Когда с большой бутылкой водки было почти покончено, Валентин Петрович, выпивший за это время всего одну рюмку, твердо решил уходить. Вся его поза уже выражала это решение, но Лиходько вдруг посмотрел на него абсолютно трезво:

- За меня не бойся, Валентин Петрович… О деле-то еще не говорили… Не здесь о деле, сам понимаешь… - Лиходько достал из кармана кошелек и положил деньги в пустую тарелку.

По аллее Лиходько не пошел, свернул на тропинку, протоптанную над рекой. Так и шли, друг за другом. Валентина Петровича пропустил вперед, и тот слышал за спиной глухой голос.

- Скоро год, как началось, - сказал Лиходько. – Слышишь, Валентин?

- Слышу, - отозвался Валентин Петрович.

- Такое паскудство! Голос, прям как на ухо шепчет, и сплошной мат. И ехидный такой. Я слушал, слушал, месяц, два, да как-то при высшем начальстве сам выругался… Не слышал?

- Нет.

- Я думал, трепятся… Как Лиходько матом при всей королевской рати…

- Не слышал. К врачу не ходил?

- Какой, к черту, врач? Они ж меня на пенсию выпрут! А мне еще детей поднимать. Кто моих детей поднимет? На что я годен, кроме как в этой норе сидеть?

Вроде, Лиходько подскользнулся на палой листве и чуть не полетел вниз, в реку, но устоял. Валентин Петрович не оглянулся.

- Задыхаться стал, как зажмет, и сердце куда-то вниз…

Валентин Петрович не слушал, - глаз привлек ворон, сидел на черной земле, смотрел, как смотрят птицы – по-птичьи. И вдруг каркнул.

Тут Лиходько легонько толкнул его в спину:

- Слушаешь?

- Слушаю, - мрачно отозвался Валентин Петрович.

- Сбросил на флешку коды… Мыслимо ли? Главное, знаю – должен в двенадцать встретиться на окружной с человеком в серой старой девятке. Помята левая дверца… Дверца помята! Черт бы все побрал! Знаю! Откуда знаю? Во сне что ли приснилось? Знаю и все! Я ему – флешку, а он мне – деньги. Знаю сколько! Сказать?

- Нет, - отрезал Валентин Петрович.

- Наверху уже опомнился, пот прошиб, чуть сознание не потерял… Ведь это же трибунал, милый! Трибунал! Поехал вниз… эта флешка карман оттягивает, как сто пудов железа. Не иду, на животе ползу…

«Параноик, - думал Валентин Петрович с раздражением. – Я–то здесь при чем? Я - чужой человек!»

- Думаешь, чужой человек, чего пристал, - сказал вдруг Лиходько. – Не чужой, не чужой… - тихо совсем сказал, но Валентин Петрович услышал и почему-то вздрогнул, остановился. Остановился и Лиходько. Остальное договорил прямо чуть ли не в ухо. – Дыру, в которой ты сидел, обшарил, каждый сантиметр обшарил… И знаешь, что нашел?