Анатолий Салуцкий - Немой набат. Книга третья

— Помню, у нас в Поворотихе однажды бродяги-платоновцы объявились.

— Как же! — подхватила Крестовская. — Известная раскольничья секта. Шумят: распоследние, но свободные! Скитальцы-отшельники, своего града не имеющие. У человека, мол, нет ничего, кроме собственного тела, а Бог живет только на путях-дорогах. Их платоновскими бегунами называли. А на деле-то бродяжный промысел, среди них кавалеров амнистий немало.

— Из наших с ними никто не пошел, — подтвердил Цветков. — Они под Кирюху Тарабанова, версту коломенскую, бобыля, подкатывали. Говорили: дай нам лишнее, что у тебя есть. А у него и последнего-то не было. Но он к батюшке сходил — и наотрез. Каких только людей на свете нет! Чего только не бывает!

— А у нас так во всем: у кого лишнее, с того копейки берут, а кто на последнем держится, того скребут до дна, — продолжила Крестовская. Тяжело вздохнула. — Всех в церковь не загонишь, разные люди по земле шатаются.

Вдруг лицо ее расползлось в толстогубой улыбке.

— У нас вроде как присказка есть, по-светски типа анекдота. Идет служба, но один прихожанин не крестится — не молится. Батюшка спрашивает: «Что стряслось?» А он знай себе отвечает: «Я не вашего прихода».

«Ни с того ни с сего» Цветкова, вбросившего в разговор дурацкую, нелепую историю о платоновских бегунах, на самом деле было отработанной мужицкой хитростью, вековой уловкой деревенской застольной дипломатии, помогавшей подвести черту под прежней темой, чтобы открыть другую. Сам же Григорий через минуту и начал.

— А вот скажите, Галина Дмитриевна, — вцепился он в анекдот, — Лукашенка, он нашего прихода?

Крестовская ничуть не удивилась резкой смене темы, словно ждала чего-то в этом роде.

— У меня, Григорий, в голове, да и на языке только и вертится: не разбери-поймешь, уйдет Минск вслед за Киевом или нет. — И перебросила вопрос Гостеву: — Иван Михалыч, без вас нам не разобраться.

Гостев, как обычно, отозвался не сразу и не в лоб. Его ответы всегда были шире вопросов.

Но тут врезался Дед:

— Смотрю по телику 60-минутный бред, шах им в мат, и в толк не возьму, чего ждать. Сплошь свара идет по каждодневным фактам, каждый играет в большую политику, а на деле ни шьет ни порет. Либо ваньку валяют, либо дурака корчат. Шут их знает. Ни уму ни сердцу, только тревог нагоняют.

После Деда вступил Иван Михайлович, видимо обдумавший свой ответ:

— Не знаю, други мои, нынешние трёп-шоу, какие ни возьми, — я их тоже порой посматриваю, — и вправду «либо–либо». Они то ли по недомыслию сопли-вопли разводят, то ли им руки вяжут. Заказ дан водить людей за нос. Что они молотят, даже малости к реальности не имеет. Лукашенка к Путину зачем прилетал? До-го-вариваться. О чем — неведомо. Но одно несомненно: внесли ясность! Дорожную карту составили, все теперь и идет своим чередом. Лука что угодно может вслух говорить, но знает, что даром помощь уже не придет, заслужить надо. А тихановские, шествия уличные — щепки на реке государственной жизни, их унесет течением времени. Что в Минске на самом деле готовят, только Путин знает.

— Хорошо бы! — откликнулся Цветков. — А чего же по трёп-шоу сплошь тухлятина? Помню, у нас на «Серпе и молоте» много заказов для Белоруссии делали, а оттуда оборудование шло, рабочие хвалили.

— В больших играют, — вздохнула Галина Дмитриевна. — Как же, допустили к обсуждению внешней политики, вот каждый и дает жизни, изгаляется.

Но Иван Михайлович, получилось, высказался не до конца, на реплики застольных товарищей бровью не повел. Мысль его была глубже, а кривых речей он не любил.

— Понимаете ли, у каждого исторического явления есть свое время и свое место. Возьмите Крым. У России, у Путина и мысли не было в близкие десятилетия вернуть его домой. Но хвать — и антироссийский Запад устроил жуткую бучу на Украине, от которой крымчаки пришли в ужас и проголосовали за вхождение в Россию. Теперь возьмите Беларусь. Пока Лукашенко игрался с многовекторностью, назрел вопрос о бессмысленности союзного государства. Но Западу же неймется, он все своим аршином мерит, ему подавай все разом. И каков итог? Те самые договоренности в Сочи. Не знаю, доживу ли, но через сколько-то лет белорусы свой референдум проведут. Думаю, к тридцатому году управятся. Путину ведь надо в историю объединителем войти. Но пока спешить некуда, все идет аккуратно, тип-топ. А трёп-шоу волну гонят, крутёж-вертёж устраивают, может, и намеренно. Чтоб глубинные подвижки прикрыть.

— В обчем, спасибо Западу! — эмоционально провозгласил Цветков.

Гусев ответил спокойно:

— Спасибо не спасибо, но такой ныне исторический момент, что козни Запада оборачиваются выгодой России. Кто начинает — тот проигрывает. Почему так, сам не пойму. Рудокопный гном истории, он рук не покладает, роет без устали, без перекуров. Похоже, слом цивилизации надвигается, чего Запад еще не чует, бабушкиными сказками пробавляется. А сам, как пластырь, к гибельным порокам липнет. Но путинское постепенство, которое меня лично подутомило, сегодня, пожалуй, кстати. Наше дело — ждать и собой заниматься. Над нами сейчас не каплет, России надо выиграть время. Мы свои памятники уже посносили, теперь пусть Запад свои святыни крушит.

— Что-то мы таких речей в трёп-шоу не слышали, там словесная какофония, — проворчал Дед.

— Был бы среди нас Власыч, он, может, и возразил бы, — ершисто упорствовал уже слегка пьяненький Цветков, доливавший всем рюмки. — Меня Донцов сразу чем взял? Сделавшись богатым, остался с нами ровней. А какой-то прыщ, сморчок из района, который за десять лет службы цвилью, плесенью оброс, перед простыми людьми нос дерет. Все они там честь и совесть обнулили. Тут один приезжал с санинспекции, сунулся в «Засеку» и шумит: тяп да ляп, почему меж столиками меньше двух метров? А Валентина — она бабенка лихая — отвечает: в Поворотихе чужих нет, только начальство, как вы, пускаем; может, мне для вас на морду бюстгальтер нацепить? Он стушевался, говорит, отчет надо составить, штраф положено наложить. Под одну гребенку метут. Пральна я говорю, Иван Михалыч?

Гостев опять задумался, а Вера, по вдовьему статусу не принимавшая участия в общих дебатах, с благодарностью, хотя и чуть напыщенно, что простительно было для ее душевного состояния, подумала: «А ведь это они Витюшу провожают. Не пьянкой-гулянкой с показной слезой, а уважительной, достойной поминальной песнью. Кабы не он, разве шли бы в старом доме Богодуховых такие разговоры? Он, Витюша, вдохнул сюда это святое возроптание».

— Чего же вы хотите, Григорий? — наконец отозвался Иван Михайлович. — Господа ташкентцы как раз сейчас в низах и властвуют. Их время.

— А при чем тут Ташкент? — удивился Цветков.

— Так, уважаемый, окрестил их благоутробие рвачей государственного пирога незабвенный Михаил Евграфович, который Салтыков-Щедрин. Они всегда для правежа народных нравов наизготовке.