Анатолий Жук - Бульвар

И это больно... И это нестерпимо... Живу!!!

Как-то незаметно наступил вечер. Во дворе по­желтело, еще больше запахло сухой зеленью, воз­дух пропитался влажностью. Тускло отсвечивали под низким солнцем стекла соседних домов, и было ощущение спокойствия и доброты. Их дополняла смиренность неяркой листвы деревьев, неторопли­вое движение людей по тротуару...

Часы показывали восемнадцать часов. Не сходя с места, я просидел пять часов.

Прислушиваясь к себе, почувствовал уверенность и равновесие. Уже не было того прежнего гнетущего настроения. Наоборот: легкость и непринужденность владели всем телом и моим душевным состоянием.

Что-то неизвестное было для меня в этих чувствах, не совсем определенное понятием точности, ясности пространства и времени. Пять часов, как одно мгновение, исчезли — переставили все по-новому, полностью перестроили во мне чувства.

Иногда задыхаешься от медлительности времени, невозможно прождать и десять минут до чего-нибудь обычного. А тут пять часов — как одно мгновение! И при этом ничего особенного, невероятного, возвышенного и летящего, что всегда делает незаметным его движение.

Я смотрел в окно, что выходит во двор, и почему-то не мог отвести от него взгляда. Там не было ничего удивительного: редкие прохожие и все. И еще дети прыгали на асфальте, мелом расчертив его на квадратики. И то как-то совсем не шумно: скорее, осторожно и тихо. Во всем чувствовалась какая-то замедленность и рассудительность. Но непонятная привлекательность приковывала мои глаза к этой, уже много раз виденной повседневности. Она такая простая в своих линиях, движениях, рисунках, на­правленности, и такая неразгаданная, непредсказу­емая в своем окончательном изображении.

Рядом с детьми, на зеленом газоне, как мячики, весело прыгали воробьи.

По дороге на работу я часто люблю пройтись пеш­ком. Это занимает у меня минут тридцать пять, не больше. Иду, как говорят, напрямик, самым корот­ким путем. Вначале дворами вдоль Червякова, пе­рехожу улицу Киселева. Справа, оставляя Молодежный театр, а слева —театр Белорусской драматургии (вольная сцена), ныряю в арку «Технобанка», и, пе­ресекая небольшой, с мощеными дорожками, парк, кланяюсь памятнику Тарасу Шевченко; по ул. Ком­мунистической — раньше называлась Михайлов­ская — подхожу к проспекту Независимости. Пе­ресекаю его, спускаюсь в парк Горького. Иду по набережной вдоль Свислочи. И вот тут моя особен­ная радость. Чаще она бывает зимой, в субботу или воскресенье, когда в парк приводят лошадей. Отку­да? Я не знаю. Может, из цирка — он совсем рядом, а может, из Ратомки, с конезавода. Катают на них детей, а иногда и взрослых. Понятно, за деньги. Так вот, главным моим восхищением было, когда какой-нибудь конь справлял нужду по-большому, и на эту «пахучую» грибную конскую кучу со всего пар­ка шумно слетались воробьи. О, какой это был праз­дник для них! Такая радость звенела в их щебета­нии — можно оглохнуть. И смеялись они, и плакали, и благодарили кого-то — своего бога, пожалуй, даже не зная, что он у них есть. А может, и знали. Он, Конь, который сейчас везет на себе человека. Он их бог! Он их жизнь и праздник, надежда и избавление от голода. И ненавидели людей за то, что они муча­ют их бога, издеваются над ним. О, эти люди: жад­ные, дикие, грубые. Ничего для них святого, кроме своих внутренностей: ни духа, ни памяти, ни искрен­ности, ни благодарности.

Вандалы! Все перепутали, загрязнили, отравили недоверием, бесчестием, пошлостью. О, эти люди! И все равно воробьи прямо заходятся от счастья. От мгновения той радости и счастья, что было им пода­рено судьбой. И клевали, клевали...

И вот сейчас на зеленом газоне, не обращая вни­мания на детей (а для них они все те же люди: боль­шие, маленькие — одинаково), они живут своей жиз­нью, празднуя день процветания. И словно плевать им на кота, который притаился на детской площадке за облезлым порыжевшим деревянным грибком, чьи желтые глаза без единого моргания жадно вытаращились на эти легкие свободные мячики. И вдруг дружной стайкой воробьи вспорхнули в небо. Это кот, не выдержав, сделал свой решающий смертельный прыжок и... промахнулся.

В тот самый момент, из-за угла соседнего дома она появилась во дворе, и я даже не сразу понял, что это она. Какое-то мгновение наблюдал, как по двору движется что-то удивительное — в белых джинсах, белом топике, с рассыпанными по плечам белыми волосами. С каждым шагом они чуть подбрасывались, будто дышали на ее голове. Походка легкая плавная, скользящая.

Я смотрел с непонятным для себя интересом и ка­ким-то восхищением. Странное чувство отсутствия было во мне: все равно что смотрел ленту интересного художественного фильма, когда все чувства направлены на полную веру и сопереживание, а сознание подсказывает, что это всего лишь фильм, только игра.

Правда и неправда.

Сущность и обман...

Я опомнился, когда циркулярный звонок резанул мне по сердцу. Даже кольнуло в нем. И не мог под­няться с дивана. Мелькнула мысль: не открывать.

Второй звонок обжег той же болью.

Сидел. Я не понимал себя, своих чувств. Я был ис­пуган и растерян. Желанное и необходимое пугало до резкого скачка вверх кровяного давления: даже в висках загудело.

Я ждал третьего звонка. Его не было. Я ждал. Я его ждал! И стонал от внутренней боли: ну дай еще зво­нок, последний раз дай — и я открою.

Тишина.

Боже, какое мучение!

Сорвался с места, бросился в коридор, открыл двери — никого нет.

Я был в плавках, поэтому дальше не пошел. Вернулся в комнату, отодвинул штору, стал возле окна.

Света пересекла половину двора, и ей оставалось совсем немного, чтобы скрыться за углом соседнего дома.

Тоска сжала сердце. Как же хотелось, чтобы Све­та появилась у меня.

Можно было быстро вскочить в шорты и догнать ее, но я стоял как деревянный, в каком-то полном бездействии.

И в самый последний момент, когда Свете остава­лось несколько шагов, чтобы совсем покинуть двор, она вдруг повернулась и увидела меня в окне. Смот­рела немного удивленно и напряженно. И никуда не двигалась: ни вперед к улице, ни назад ко мне. Как мне показалось, это продолжалось довольно долго, но на самом деле не более чем полминуты.

Нелепость ситуации я разрешил жестом, позвав Свету к себе. Ее лицо сразу просветлело, брови при­поднялись. Голова немного наклонилась в сторону, и Света, не сходя с места, какое-то время смотрела на меня, как бы проверяя на искренность мой маня­щий жест. В какой-то момент, что-то окончательно для себя решив, не спеша начала двигаться в мою сторону. Теперь волосы на ее голове не подбрасыва­лись: лежали спокойно, как бы затаившись.

Я встретил Свету на пороге. Мы смотрели друг на друга с какой-то непонятной настороженностью, пропуская через себя тревожное чувство, которое можно разложить на вопросы: что произошло меж­ду нами за неделю нашего расставания? Как далеко мы отошли друг от друга, или, наоборот, еще боль­ше сблизились? Но ответить на это ни я, ни Света не могли. Мы словно впервые встретились, и нам нужно было познакомиться, навести мосты. Вот и смотрели друг на друга с удивлением и волнением.