Анатолий Жук - Бульвар

Какое-то время было тихо, потом Света спросила:

— А правда, они красивые?

— Правда...

Я смотрел на фотографию почти не дыша. Пересо­хшим горлом спросил:

— Как твое отчество?

— Александровна, — немного удивленная моим вопросом, ответила Света. Я налил в фужер вина, залпом выпил.

— А мне! — капризно воскликнула Света.

— А маму твою звали как? — не обращая внима­ния на Светину просьбу, спрашивал я.

— Майя, — ответила Света и попросила: — Ну, на­лей и мне вина.

— Майя, Майя, — несколько раз повторил я. Мол­нией ударило в виски и болезненно запульсировало там.

Налил вина Свете, себе, и, не чокаясь, не чувствуя вкуса напитка, внимательно глядя на Свету, выпил.

Заметив мой пристальный взгляд, Света обрати­лась ко мне:

— Что-нибудь случилось?

— Случилось...

Немного встревоженно глядя мне в глаза, Света ждала дальнейшего объяснения.

— Я совсем забыл! У меня же сегодня запись на радио! В двадцать два часа.

— Так поздно? — удивилась Света.

— Бывает и позднее! — бросил я, вскочил, начал одеваться.

Света смотрела на мою суету с немного растерян­ной полуулыбкой. Потом спросила:

— Мне тебя ждать?

— Не знаю... Как хочешь... Лучше не надо... Я буду поздно.

И больше ничего не сказал. Стукнув дверью, вы­скочил из квартиры.

***

Бульвар жил вечерней жизнью: на скамейках шумела молодежь с бутылками пива в руках; вдали от этой суеты во дворах хозяева выгуливали собак; детский шум постепенно переходил в тишину, в сон.

Итальянское кафе было полупустое. Я зашел, отыскал место за свободным столиком в углу и заказал водку, салат, скумбрию холодного копчения, отбивную котлету. Одну за другой выпил несколько рюмок. Попробовал спокойно вспомнить, подумать... Спокойно, без эмоций...

Спокойно, спокойно... Переставляя на Я ударе­ние, я называл ее Майя. Мая! Мая!!! Наша любовь жила почти два года: мой предпоследний и последний курс, ее тоже. «Бог влюбленных сводит на небесах», — существует такое мнение. И мы были уверены, что он свел нас...

Мы познакомились на мартовском капустнике в нашем институте. Студенты института иностранных языков были частыми гостями на наших вечеринках. И влюбились друг в друга. Сразу. Безоглядно. Использовали любую свободную минуту, чтобы встретиться и заняться любовью. Не имело значение, где и в каких условиях. Была возможность в общежитии ее или моем — встречались! На кры­ше интерната — фантастика! На даче моего минс­кого однокурсника — прекрасно! В лесном массиве за городом — сказка! Однажды занимались любо­вью даже на кладбище. Любили друг друга везде! И были мы радостные, свободные, счастливые. И никто и ничто не могло нас остановить, как не­льзя остановить весну, паводок, саму жизнь...

После одного дипломного спектакля мы всем кур­сом пошли в ресторан. Я пригласил с собою Майю. Совсем неожиданно она мне призналась, что бере­менна. Я, честное слово, обрадовался, подхватил ее на руки, закружил, целовал. Я был счастлив.

После ресторана мы почти тем же составом пое­хали на дачу нашего друга. Там Майя сказала, что ревнует меня к моей профессии, и, чтобы не мешать моей театральной карьере, не привязывать к себе, решила сделать аборт.

Я категорически запретил, сказал, что летом мы поженимся, и моя карьера здесь ни при чем.

«Одна любовь у тебя уже есть — театр. И, как я поняла, он для тебя — на всю жизнь единственный. И делить ты его ни с кем не будешь. А любовницей твоей я быть не желаю, и не хочу, чтобы ребенок наш рос безотцовщиной», — ответила тогда Майя.

И через неделю сообщила, что сделала аборт. Я был взбешен. Я обругал ее разными грубыми сло­вами, обозвал шлюхой, проституткой и сказал, что видеть ее больше не желаю. И больше мы действи­тельно не виделись, Майя сама избегала меня.

Кафе почти полностью заполнилось посетителя­ми. За мой столик подсели двое парней, спросив на это разрешение.

Графинчик опустел, я заказал еще двести грам­мов. Пил. Спокойно, без эмоций вспоминая. Спокой­но, спокойно...

Мы получили дипломы, и я опять попробовал встретиться с Майей. Подруги передали от нее запис­ку: «Не нужно меня искать, я полюбила другого».

«Боже, как банально и пошло! — простонал я. — Настоящая шлюха. Поэтому и избавилась от ребен­ка, чтобы блядовать. И моя профессия — пустая от­говорка».

Больше Майю я не искал. Очень мне было больно и неприятно. Не понял я тогда ничего. Не понял и не простил. Ослеп, оглох, был занят только собой...

Я выпил. Обратил внимание, что руки не дрожат и я совсем спокоен. Выпил еще.

То, что Майя для Светы сделала меня однокурсни­ком — не удивляло. А вот могилка? Да нет, и тут все просто: я умер, для нее, а значит, умер и для Светы. И нужно было фактическое подтверждение для до­чери. Вот и привела на какую-то чужую могилку: ребенок обязательно это запомнит и навсегда убедится в том, что действительно был отец и действительно погиб. Но уже больше никогда не водила туда Свету, чтоб у нее стерлось из памяти местонахождение той могилки.

Я неожиданно поймал себя на мысли, что я продолжаю называть Свету — Светой и думаю про ней как про Свету, и не более чем как про Свету...

Мне было невыносимо думать, что Света — не только для меня Света... Я не желал думать иначе!

Господи, как много всего сразу!

Как невыносимо много!

Я заказал еще двести граммов. Пил. Разговаривал с соседями, которые подсели за мой столик. Один из них Валик, другой Петро — так они себя назвали. Я угощал их, они — меня. Вначале говорили про политику, потом, конечно, про женщин.

— Знаешь, Александр, ничего слаще и прекраснее, чем чужие жены, я не знал. Да и нет! Они слов­но вулкан, который просыпается после спячки.

— Нет, я не согласен, — оппонировал Петро. — Восемнадцатки — вот цимус!

— Чепуха! Примитив! Только и знают что расста­вить ноги и лежать как полено. Вот замужняя — вы­сший класс! Все умеет! А сколько желания, фанта­зии, страсти!

— Нет, они воблы сухие!

— Сам ты сухой и ни хрена не понимаешь в любви.

— Я не понимаю?! Да у меня баб сотни было!

— Пусть хоть тысячи, а настоящий космос любви можно познать и с одной. И замужняя женщина — именно тот космический взлет и есть.

— А-а-а, ты всегда был с приветом, — отмахнул­ся Петро.

— Нет, чужие жены — это класс! Как думаешь, Александр?

— Неважно, что я думаю, — тяжело ворочая языком, ответил я. — А ты сам женат?

— Конечно, — немного сбитый неожиданным воп­росом, ответил Валик. — А что?

— А если твоя для кого-нибудь будет «классом»?

— Кто моя? — не понял Валик.

— Жена.

— Жена? — переспросил Валик, и его лицо вна­чале приобрело выражение удивленного быка, по­том сменилось на безликое изображение каменной статуи, и, наконец, покраснев, он затряс головой: — Нет, моя — никогда. Уверен.