Йоханнес Зиммель - Горькую чашу – до дна!

– Она готовит нам ловушку… она ждет… выжидает… хочет, чтобы мы первые заговорили…

– Когда-нибудь нам придется ей сказать, что мы сделали.

– Но ведь не станем же мы ей сообщать, что у тебя от меня ребенок…

Она поспешно перебила меня:

– Носишь с собой мой крестик?

– Шерли!

– Скажи – носишь или нет?

– Разумеется, ношу.

– Покажи.

Я вытащил из кармана маленький золотой крестик, подаренный мне Шерли в аэропорту Лос-Анджелеса.

– Можно мне его взять? Только на один день?

– Нельзя.

– Ну пожалуйста! Я его верну.

– Что ж, бери.

Внезапно меня охватил страх перед новым приступом. Я чувствовал страшную слабость, голова кружилась. Я уже давно был неспособен справляться со всеми этими сложностями. Неужели мать и дочь в сговоре? Или же каждая обманывала меня по-своему? Да кто я такой, чтобы упрекать других в двуличии, – я, который обманывал всех, всех подряд?

Я опустился на кушетку и сжал ладонями голову. Но вдруг почувствовал, как пальцы Шерли ворошат мои волосы, и услышал ее голос:

– Ты думаешь, что я тебя обманываю.

Я промолчал.

– Я знаю, что ты так думаешь. Я тебя не обманываю. Просто мне необходимо несколько раз встретиться здесь с одним человеком.

– Да ладно, чего уж там, – проронил я.

– Но это никакой не обман. Это имеет отношение к нам обоим.

– Ладно-ладно, – опять пробормотал я.

– К нам и нашей любви, к нашему будущему. Скоро я тебе все объясню. Только наберись немного терпения и не задавай никаких вопросов, прошу. Ведь и я с тех пор больше не задаю вопросов, правда?

Я промолчал.

– Когда ребенка удалят, я тебе все расскажу. А пока – верь мне, хорошо?

– Да-да, конечно, – кивнул я.

Я шептал еле слышно и не двигался, потому что надеялся, что, может быть, не будет приступа, если я не двигаюсь, не волнуюсь и говорю шепотом.

И приступа не было. Когда я почувствовал себя лучше и поднялся, Шерли давно не было в комнате. Золотой крестик она забрала.

В тот же день, 23 ноября, наш главный оператор получил телеграмму, в которой сообщалось, что он выиграл судебный процесс в Лос-Анджелесе против мошенника – маклера по недвижимости. По этому случаю после съемок в столовой студии устроили праздник для всей группы. Все напились, кто развеселился, кто, наоборот, затосковал, ведь у каждого была своя жизнь, своя судьба, и я теперь все о них знал, потому что теперь они были для меня люди, с которыми я работал, а не номера, как вначале.

Сорокашестилетняя секретарь съемок напилась больше всех и была самая счастливая: неделю назад прооперировали щиколотку у ее маленькой дочки и удалили инфекционный очаг с помощью острой кюретки. Ребенок был уже дома, опасность паралича окончательно устранена. Маленькая Микки скоро опять сможет бегать!

Гарри Зильберман, мой костюмер, напившись, тоже блаженно сиял: он лишил наследства своих детей, то же самое сделала семидесятитрехлетняя хозяйка овощной лавки, его многолетняя любовница, потому что все они возражали против брака стариков. Гарри купил квартиру и жил в ней со своей подругой, а напившись, объявлял всем и каждому:

– И теперь нам вообще ни к чему свадьба! Будем жить во грехе! Так налогов меньше. А на деток нам плевать!

Реквизитор, опьянев, расплакался, потом ему стало плохо, и мой гример отвез его домой. Сына его, сидевшего в следственном изоляторе по подозрению в подчистке чека, несколько дней назад приговорили к году тюрьмы.

А Торнтон Ситон, очень довольный жизнью, пил на пару со своим голубоглазым и светлокудрым красавчиком – ассистентом режиссера – и поделился с нами:

– Гансик поедет со мной в Штаты. Я устрою его на телевидении.

А Генри Уоллес в подпитии нарывался на ссору – из-за того, что в Голливуде финансовые власти наложили арест на его собрание картин французских импрессионистов.

Белинда Кинг, выпив, пришла в прекрасное настроение, танцевала на столе и весьма откровенно демонстрировала свои стройные ножки. В Гамбурге она познакомилась с настоящим итальянским князем, который, по ее словам, еще и сказочно богат и собирается на ней жениться.

Склейщица Карла Хёгштедт по пьянке впала в мрачную тоску и объявила, что ноги у Кинг кривые, теперь мы все наконец в этом убедились, а этот ее князь вовсе обыкновенный жиголо, у которого за душой одни долги, она это, мол, точно знает. Дело в том, что Карла знала и еще кое-что: уплотнение в ее груди, из которого несколько дней назад взяли кусочек ткани на биопсию, оказалось злокачественным, хотя врач пытался ей наплести нечто успокоительное.

– Он думает, я ничего не соображаю. Почему же тогда назначает мне курс облучения? Сегодня буду пить, пока не свалюсь под стол. Все равно через год окажусь в могиле!

А молодой человек по фамилии Хенесси пил, очевидно, лишь для храбрости, ибо, как только напился, произнес небольшую речь, в которой (покраснев до ушей) объявил всем и каждому, что обручился с присутствующей здесь монтажисткой Урсулой Кёниг и в ближайшее время собирается на ней жениться.

Смазливая рыжекудрая Урсула сидела рядом с ним и дарила нам всем обворожительные улыбки, а мы хлопали в ладоши и поздравляли молодую пару, и, когда я пожал Хенесси руку, он сказал:

– У вашей дочери тоже рыжие волосы. Она вообще ужасно похожа на Урсулу. Может, вы даже заметили, что я не сводил с нее глаз.

– Да, заметил.

– Когда я видел вашу дочь, я невольно думал об Урсуле. В конце концов я не выдержал и сказал себе: значит, это, наверное, и есть большая любовь! И вот теперь женюсь на Урсуле!

Значит, его можно было сбросить со счетов. Ибо, даже если он вопреки здравому смыслу и лгал мне, рыжекудрую Урсулу он бы ни за что не смог обмануть! Значит, господин Хенесси отпадает.

Тогда кто же?

И моя жена, тоже приглашенная на вечеринку, весело пила в компании веселого Косташа, чей фильм был спасен.

Я же пил совсем мало, так как Шерли уехала, попросив ее извинить: «Не сердитесь, но мне надо быть в городе. Я условилась встретиться с одним человеком».

Шерли не знала, что Шауберг поехал вслед за ней. На следующее утро, делая мне уколы (прямо в гостиной нашего номера, так как Джоан крепко спала), он сказал:

– Она доехала автобусом до Мёнкебергштрассе, а там пересела в такси. Такси проскочило перед красным светом через перекресток. Я не успел. Да вы не тревожьтесь, мы это дело выясним.

– Кто это «мы»?

– Только мой студент и я. Ведь в гараже как-никак мое рабочее место, и я не могу уходить, когда мне вздумается.

23 ноября вечером я впервые густо намазал лицо ауреомициновой мазью и обернул голову полотенцем, чтобы не испачкать подушку. Концы полотенца я связал на затылке. Вид у меня был, наверное, очень смешной, так как Джоан долго смеялась, прежде чем закрыла за собой дверь в свою комнату.