Лев Сокольников - Polska

Станции были забиты эшелонами: война продолжалась, и на запад везли военную технику под брезентами. Эшелон с возвращавшимися "перемещёнными лицами" имел очень много общего с путающейся под ногами кошкой.

Ничего не помню из того, сколько мы добирались до "края родного", но добрались.

Происходило удивительное явление, похожее на анекдот: побеждающая сторона, без малейших "угрызений совести", могла не выпустить нас из теплушек на станции назначения, а прямым ходом отправить в ещё не исследованные места "нашей необъятной родины". Почему это не случилось с нами — и это одна из многих загадок, решить которую сегодня "не представляется возможным" Мои подозрения по данному пункту смешны: возможно, что "власть предержащим" хотелось знать, когда у отщепенцев закончится полоса везения и каким манером они закончат своё позорное существование! "Эксперимент должен быть чистым!"

Здравствуй, монастырь! Здравствуй, родина! Ты прекрасна и любима, когда с тобой встречаешься после долгой разлуки! И ещё когда ты отстоишь от меня на приличном расстоянии! А потом с моей любовью к тебе начинает твориться что-то непонятное, и это непонятное часто обретает формы. Например: где жить на родине? Как жить на родине? Такие вопросы на родине почему-то выглядит боле острыми и обидными, чем на чужбине. Пока мы год "валяли дурака" за рубежом, возвращавшиеся из эвакуации жители с трудом находили кров, и у них было больше преимуществ, чем у семьи коллаборациониста и немецкого прислужника. Когда мы, всего год назад, убегали на запад от заслуженного возмездия, то город был не так сильно расколошмачен, как при нашем возвращении. Кто ж его так уделал? Проклятые оккупанты разрушили, или… Вот оно, прошлое общение с бесом! Вот они, проклятые сомнения! А почему бы и не быть им? От чьей авиации сгорела большая часть монастыря в июле сороки третьего? Когда город был сильнее побит: при сдаче врагам, или при освобождении от них? — об этом никто не задумывался. Зачем? У такой "статистики" был "нехороший, не советский, запах", и она была "грубой клеветой на весь советский народ!" Оставалось одно утешение: клевета имела сорт — "грубая"

Город был разбит, и каждый квадратный метр под крышей тогда был страшным "дефицитом"! Жилищный "дефицит" так и не был преодолён за шесть десятков послевоенных лет. Россия — "страна "вечного и непроходимого дефицита". "Жилищный вопрос" — наше основное послевоенное "осложнение".

Здравствуй, Родина! Здравствуй, милый и прекрасный монастырь! Здравствуй его невыгоревшая часть, что осталась от памятной июльской ночи сорок третьего года!

И была дача взятки польским салом спившемуся типу, что был "обличён доверием советской власти "решать жилищные вопросы трудящихся".

Ах, это польское сало! Ну, как не пропеть ему гимн!? Пока мы добирались до родных мест, оно нас спасало от голода. Мать приучила меня принимать этот продукт только с луком. Без лука свиное сало по причине отвратности не хотело проникать во внутренности, не "лезло". Мать была уверена, что адская смесь из лука и сала является не только питанием, но и способствует прочищению моих бронхов. Почему нужно было чистить только одни мои бронхи — за пределы этого вопроса её познания в "физиологи человека" не распространялись. Но верхом отвращения было старое, пожелтевшее и варёное сало.

Отец ещё не был "трудящимся", но, как и почему в беседе со "рядовым советским чиновником" и "русским человеком" по совместительству получил разрешение жить в половине кельи — этого теперь так и не узнаю.

Помню сцену обильного, но однообразного угощения управдома: было много сала, хлеба, лука и водки. Отец не пил и что-то говорил управдому шепотом. Посещение управдомом "не утверждённого властью" жилища, было не единственным, а множественным: управдом был "свой", из "наших", поэтому в совершенстве знал способы, как максимально извлекать выгоду из положения управдома. А чего тут думать? "Козыри" в его руках, "куй железо, пока оно горячее!" Из положения у возвратившегося из-за рубежа бывшего вражеского прислужника нужно извлечь массу пользы!

А это дорого стоит, многого стоит, и чтобы я не заметил твоих прегрешений перед "народом и страной" — ты меня "уважить" должен! Часто и много — это твоя задача, а моя — принимать дары! И помни, что я "добрый и отзывчивый русский человек"!

В третье посещение временного жилища домоуправом я его уже люто ненавидел и если бы что-то понимал в предательствах, то обязательно его бы предал! Кому — безразлично, но с условием: чтобы он никогда более не появлялся в нашем жилье!

"Дожатие" управляющего монастырским "жилищным фондом" довершила мать, распрощавшись с единственной ценностью на то время: с польским сахаром. Продукт был "позаимствован" у хозяина брошенного магазина, того, в котором провели последние дни в Полонии. Польский сахар и решил положительно вопрос о дальнейшем проживании в монастыре.

— Пан владелец магазина! Простите за присвоение вашего имущества! Вы основательно нас выручили, находясь от нас за тысячи километров и разделённые продолжающейся войной! Вы тогда из своего страшно далёкого нам "протянули руку помощи" с зажатыми в ней килограммами сахару, даже не подозревая о том, какое совершаете великое дело! Дважды! Первое — это когда мы жили в вашем магазине, и второе — это когда ваш сахар послужил в качестве взятки "своему". Постоянные и ужасные совпадения: предателям и семьям предателей помогают точно такие же предатели! Прямо какой-то союз предателей!

После потери семи фунтов самого дорого продукта нам позволили "жить на законном основании" в половине кельи, где мы уже фактически и жили. В жилье была печь, между печью и стеной был промежуток сантиметров в семьдесят. Пространство заложили старыми досками на уровне метра от пола, и получилась великолепная лежанка! Тёмная, с прокопчённым потолком, сотню лет не беленным. Настоящее пещерное жилище! Милое, таинственное и прекрасное! С запахом глины, коей были замазаны трещины между кирпичами.

Только сегодня понял: промежуток между боком печи и стеной был моим коридором для выхода в "четвёртое измерение". Через пространство между печью и стеной кельи, где ночами горела "коптилка", я выходил в иной мир, и этот мир открылся после двух недель обучения в школе: меня научили читать. Иного, более прекрасного угла, потом не было. Были лучше, чище, просторнее, шикарнее, но такого — не было! Ах, эта вечная первая любовь!

Страдал от тоски по польскому крахмальному белью в госпитале и одеялу-конверту из нежнейшего пуха? Нет. Находясь в Польше, ни разу не вспомнил родной монастырь, и точно также, после обретения тихого и тёмного места за печью в другой келье не полностью выгоревшего монастыря, отключился от воспоминаний о Польше. Польский госпиталь — "сон о счастье", чудесный фильм, если угодно, а доски за печью и подстилка из тряпья на досках — моё, родное, бесконечное и прекрасное! Чем объяснить особенность забывать места прошлого пребывания, какими бы они прекрасными не были? Или это ещё неисследованное заболевание? Где, каким образом, когда и в каком возрасте в сознании зарождаются "высокие устремления"? И всем ли из нас дано счастье понимать "высокие устремления"? А если нет, то почему? Могли они быть у меня? Нет! Чем жил? Только тем, что было вокруг, что видел и слышал, а всякие там "взлёты души" не происходили… Или бывали, но о них не догадывался? И никто тогда не сказал обо мне: