Сабир Мартышев - Дурная кровь (редакция 2003 г)

Я дошел до гаражей и повернул налево, идя вдоль железнодорожной линии. Вскоре постройки закончились, и показалось кладбище. Оно находилось среди деревьев, метрах в двадцати от меня. Осталось пройти высоченную, по грудь, мокрую траву, и я на месте. Единственное освещение – желтые и белые фонари возле охраняемой территории позади меня. Что дальше?

Одинокий ветер покачивал ветви деревьев с редкой листвой, отчего те скрипели и стонали. Сверчки исполняли свои ночные серенады. От любого подозрительного шороха сердце рвалось наружу. Но обидно было уходить ни с чем, и я ступил на кладбищенскую землю.

Перед тем как войти в траву, я огляделся. Глаза, за тридцать (или сколько там) минут привыкшие к полумраку, выхватывали из пустоты мутные образы: покосившиеся деревянные и металлические кресты, пеньки спиленных деревьев, которые походили на злобных псов, недостроенные гаражи из белого кирпича. Хуже всего дело обстояло с березами, которые здесь росли в большом количестве – их ветви были неразличимы в темноте, зато стволы казались человеческими силуэтами. Мутные образы расплывались во мраке, а у меня, как назло, хватало фантазии представить, что это кто-то крадется ко мне, да к тому же стонет и подвывает на ходу. Ё-моё, Вера! Где ты?

И тогда я увидел.

Слева, возле усеченной пирамидки военной могилы, сразу за кустами полыни ярко вспыхнул и заполыхал деревянный крест. Несмотря на всю сырость и промозглость, он горел ярко. На душе полегчало. Скорее всего, там меня ждет Вера! Добежав до креста, я остановился в нескольких метрах от него и закричал, что есть сил:

ВЕРА, Я ЗДЕСЬ!!!

Даже сверчки на мгновение замолчали, а деревья обратили на меня внимание. Я испугался собственного голоса, но было поздно. Теперь не только Вера знает, что «я здесь». Стало хуже, чем прежде. Пересохло во рту. Хотелось плюнуть на все и убежать из этого жуткого места прочь, но не моглось – я стоял, как вкопанный.

С трудом взяв себя в руки, я унял начинающуюся в коленках дрожь и внимательно осмотрелся. Рядом со мной, за острой оградкой, возвышалась мраморная плита, у подножья которой горела свеча. Я открыл калитку и прошел внутрь. На скамейке стояла бутылка с прикрепленной к ней запиской. Поднеся к ней зажигалку, я прочитал:

«По крестам вороны скачут,

Мальчик хочет, мальчик плачет,

Никого он не найдет,

Как заплачет, так умрет!»

Тварь! Почему она издевается надо мной? Обидно до жути – я приперся сюда ради нее, можно сказать, жизнью рисковал, думал хоть что-то получу взамен, а тут такое наплевательское отношение.

Твою мать! Я увидел, что написано на надгробии:

ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ СЫРОМЯТОВ

26.02.1982 – 23.10.2000

Мое имя, день моего рождения и дата смерти – сегодняшнее число. Сколько можно терпеть такие надругательства над собой? Схватив в руки бутылку, я со злости хотел разбить ее о могилу, но во время заметил еще одну надпись на самой этикетке:

«Чтобы стало веселее,

Захвати с собою зелье,

И испей его скорее,

Чтобы ночь была больнее».

На глаза наворачивались слезы. Эта Верочка – сука! Что она вытворяет?! Нет, не зря мне советовали от нее избавиться.

Содержимое бутылки пахло водкой. На свой страх и риск я глотнул из горла и сморщился. На самом деле водка. Причем не очень-то качественная, судя по резкому привкусу. Ничего, поди, стерплю. Обтирая рукавом губы, я громко закашлялся и потому не сразу услышал шорох позади меня. Резко обернувшись, я прислушался.

С минуту не раздавалось никаких подозрительных шумов, а потом за высокой мраморной плитой, в кустах раздался треск, и кто-то, ломая ветки, устремился ко мне. Разум отключился, и мной полностью завладел панический ужас.

Рванувшись за пределы могилы, я поскользнулся и упал в лужу, чуть было не напоровшись на оградку. Боясь даже оглянуться, я вскочил на ноги и ринулся в высокую траву. Достигнув рельсов, я споткнулся о них и рухнул наземь, больно ударившись локтем. Судя по запаху, я забрызгал себя водкой, но бутылку не разбил. Поднявшись опять, я пулей вылетел с территории кладбища и бежал до самой остановки. На мое счастье, к ней как раз подъезжала совершенно пустая маршрутка.

Усевшись в автобус, я еще долго таращил глаза в черноту за стеклом, высматривая, нет ли за мной погони. Сейчас я, наверное, сам напоминал того, кого боялся увидеть на кладбище – неопределенного серо-зеленого цвета лицо и глаза навыкате, да еще и с бутылкой в руке. Водитель, тем не менее, не удивился – видимо, и не таких приходилось подвозить в столь поздний час. По дороге домой я то и дело прикладывался к бутылке.

Руки тряслись то ли от выпитого, то ли от пережитого на кладбище, и ключ никак не хотел лезть в замочную скважину. Наконец, дверь открылась, и я с вздохом облегчения ввалился в квартиру. Возле подъезда я умудрился ступить в канаву, отчего промокли кроссовки. Я разулся, кинул куртку на пол, джемпер – на холодильник и отправился в душ и вскоре уже наслаждался потоками горячей воды. В голове пульсировала восхитительная пустота, и я даже незаметно задремал, прислонившись к стенке.

Что меня напугало, я понял не сразу. Из комнаты доносилось еле слышное позвякивание и заунывный вой наподобие звука шотландской волынки. Временами раздавались трубные, низкие стоны неизвестного мне инструмента.

– Вера? – сдавленно крикнул я.

Никто не отвечал. Покачиваясь и не выпуская душ из рук, я отдернул занавеску.

Моей одежды не было на месте. На крючке возле двери висел черный длиннополый халат с капюшоном. Он был из плотного, тяжелого материала и, на самом деле, больше смахивал на балахон.

Взгляд скользнул вниз – я выронил душ, и меня чуть не стошнило на шторку. Возле халата, на стиральной машине, стоящей у двери, лежал красно-черный кусочек мяса, а сама машина была обильно забрызгана кровью. В глазах чуть прояснилось, и я понял, что это отрубленная голова курицы. Точнее, петуха, черного петуха. Наверное, мое лицо в ту секунду приобрело цвет ванны или, пуще того, слилось с полупрозрачной шторкой.

– ВЕРА!! – опять выкрикнул я и вылез из душа.

А может, это вовсе не Вера? Неужели она способна на такое? «…сойдешь с ума или вообще в живых тебя не будет…». Опять Денис – как в воду глядел.

Я принялся поспешно одеваться. В капюшоне рясы (да, это точно называется рясой) я обнаружил записку:

«Одевай балахончик,

Да накинь капюшончик,

И скорее, мой мальчик,

Прыгай ко мне».

Свихнулась, долбанутая эта Вера. Совсем голова не варит. Но все-таки, это была она, я узнал ее почерк.

Мне следовало бы выбросить рясу и как есть, в чем мать родила, протопать в комнату, чтобы задать Вере хорошую взбучку. До этого момента я даже не думал, что у меня может рука подняться на кого-то, тем более, на девушку. И лишь слова Дениса, звучащие у меня в голове, не позволяли мне так поступить. Думаю, он не зря настаивал, чтобы я выполнял все указания Веры. Возможно, в конце всех этих злоключений меня ждет что-то важное.