Чезаре Дзаваттини - Слова через край

— Хочу, чтоб наступил конец света!

Птицы неподвижно замерли в воздухе, и даже луна покрылась сосульками. Время остановилось. Но Тото не почувствовал ни малейшего облегчения и начал придумывать еще что-нибудь другое, ибо один дурной поступок влечет за собой другой: он превратил стариков в детей, а детей — в стариков, но это, в сущности, не слишком меняло дело. Никакого эффекта не произвело и превращение людей в жирафов, ибо Тото не додумался, что должен был оставить хоть кого-нибудь в человеческом обличье, чтобы те, кто подверглись превращению, по-настоящему расстроились…

— Хочу, чтобы все стали плохими!

Вот когда мы могли наблюдать ужасные картины. Некоторые на цыпочках крались по улице вслед за каким-нибудь прохожим и кололи его сзади иголкой. Дети ковыряли в носу; В ресторанах все ели, совершенно не заботясь о том, покажутся ли они окружающим воспитанными людьми: кто ел подсушенный хлеб и сухарики, производил при этом адский хруст, а кто пил — громко хлюпал, официанты же обмахивали салфетками, которые они обычно носят под мышкой, пыль с ботинок или вытирали пот. Многие бегали на почту и отправляли телеграммы с выражением соболезнования родственникам умерших, вставляя в текст какие-то странные слова ироде «тирли-тити». Последнее, да и многое другое, о чем лучше не упоминать, так сильно огорчило Тото, что он спрятал голову под подушку, чтобы всего этого не видеть, и сам не заметил, как уснул непробудным сном.

Оставим его спокойно спать. А я воспользуюсь этим, чтобы спросить себя, не забыл ли что-нибудь. Ведь это вовсе не так трудно. В самом деле, я очень часто отвлекаюсь, следя краем глаза за людьми, не имеющими абсолютно никакого отношения к нашему рассказу. Я говорю себе: «Вот синьор Мариани, он проходил по улице в то время, как я писал, у него тоже свои заботы и неприятности, а я не посвятил ему даже запятой». Излишние угрызения совести! Или задаю себе вопрос: «А имею ли я право вынуждать полицейских Джеро стоять целый час на одной ноге, как аисты? Можно ли выставлять их перед вами в таком смешном виде?»

Ах да, я действительно кое о чем забыл вам сказать: о ежегодной речи, которую синьор Мобик произносил перед своими двумя тысячами рабочих. Вот ее содержание: «Я купил небольшой холм, окруженный персиковыми деревьями, которые цветут каждую весну. Землю эту можно разделить на две тысячи участков. Каждый из вас получит на этих зеленых склонах место для могилы. Эта мысль пришла мне в голову, когда я любовался персиковыми деревьями, в ветвях которых резвились синие и красные птички. „Чип-чип, — щебетали они, — чип-чип“ (синьор Мобик весьма похоже подражал птичьим голосам). И я, не раздумывая, решил, выплатить за вас в виде аванса необходимую сумму. Теперь вы можете спокойно взирать на свое будущее. Ежемесячно из вашего жалованья будет удерживаться совершенно незначительная сумма, и вы, почти незаметно для себя, погасите задолженность»! Эта речь, однако, не вызвала аплодисментов. Синьор Мобик сошел с трибуны вне себя от возмущения:

— Негодяи, может, они думают, что никогда не умрут?

И Мобику пришлось искать покупателя на холм, который он унаследовал от своего дядюшки и земля на склонах которого была совсем неплодородной.

А сейчас синьор Мобик собрал всех своих служащих, чтобы призвать их работать с еще большим рвением. Десять тысяч лир, посланные Джеро, Мобик хотел возместить немедленно, в тот же день добившись более интенсивной отдачи от всех своих подчиненных. Он уже проделывал так не раз: если ему приходилось нести какие-то непредвиденные расходы, он притворялся ужасно рассерженным, глубоко недовольным своими служащими, чтобы заставить их поднажать и принести ему большую прибыль. Наорав на подчиненных, Мобик, у которого от бешенства даже выступила на губах пена, отослал их обратно на рабочие места. И только когда из его кабинета уже выходил последний служащий, Мобик спохватился, что на нем нет брюк: он держал речь перед своими подчиненными в одних кальсонах. Хороший признак: увидев его в кальсонах, ни один даже не засмеялся, а это значит, что они трепещут перед ним. Очевидно, в то утро, выйдя из дома, он забыл надеть брюки и не заметил этого. Он позвонил в колокольчик, и перед ним тотчас вырос Кармело.

— Дайте мне ваши брюки, — приказал Мобик.

Быть может, это был самый счастливый день в жизни Кармело. Он ответил:

— С удовольствием!

Это событие наполнило его такой гордостью, что он обежал все предприятие, рассказывая всем, какая ему выпала честь — одолжить пару брюк самому синьору Мобику. Рикардо — помощник секретаря — дал свои брюки взаймы Кармело и в свою очередь стал всем хвастаться, что через Кармело одолжил штаны самому синьору Мобику.

Вы, наверно, опять догадались: вся эта история с брюками была делом рук Тото, одной из его шуток. Тото проснулся в веселом настроении оттого, что в его лачугу падал луч света из окна, и по нему, казалось, можно идти, как по проволоке. Тото развлекался тем, что приближался к окну, широко раскрыв рот, и глотал лучик, потом быстро поворачивался, а луч оставался целый, невредимый и будто сотканный из бесчисленных сверкающих точечек. Мир был прекрасен, тьма со своими летучими мышами и всякими страхами ушла прочь. Тото не думал больше об Амине, более того, он превратил статую в стоячую вешалку, которая ему давно уже была нужна. Тото наспех умылся и вышел из лачуги. Тут ему сразу же доложили, что противник получил подкрепление и окружил поселок. Тогда по приказу Тото из земли забили фонтаны нефти, такие сильные, что полицейских подбросило в воздух: на вершинах струй теперь вместо целлулоидных шариков барахтались орущие от страха полицейские. Цвет неба (неизвестно почему) подсказал Тото окончательное решение: заставить всех жителей Бамбы аплодировать. А когда человек бьет в ладоши, он, естественно, не может делать ничего другого, и Тото в сопровождении товарищей смог преспокойно направиться в город — им не только никто не мешал, но, наоборот, все встречали их громкими рукоплесканиями. Тото не собирался завоевывать Бамбу, а лишь хотел удовлетворить желание своих товарищей, жаждавших покрасоваться перед горожанами в цилиндрах и роскошных шубах. Не буду вам описывать Джеро и губернатора: при виде Тото и его друзей глаза у них от ярости готовы были выскочить из орбит, но и они аплодировали, да еще так бурно, что казалось, они хотят высечь из ладоней искры.

Кармело, писавший письмо под диктовку синьора Мобика, тоже принялся вдруг бить в ладоши. Это несколько удивило Мобика, но нельзя сказать, чтобы ему не понравилось. А может, и вовсе не удивило, ибо Кармело приучил его к самым различным проявлениям своего перед ним преклонения. Мобик приподнялся и хотел было соответствующим образом ответить на бурное проявление чувств своего секретаря, как вдруг сам ощутил потребность зааплодировать. Кармело, думавший, что эти рукоплескания обращены к нему, так растрогался, что от радости чуть было не упал в обморок. Это выражение взаимного восхищения продолжалось довольно долго, пока оба не выбежали на балкон, чтобы взглянуть на площадь, откуда несся шум толпы и приветственные клики. Люди встречали появившихся на площади Тото и его друзей: аплодисменты теперь уже были естественными, искренними, поскольку Тото на ходу творил разные чудеса, вызывавшие восторг жителей. Одному прохожему, который уронил на землю бутылку с молоком, он не только вернул разбившуюся бутылку целехонькой, но из нее непрерывной струей полилось молоко, и многие, стремясь хоть как-то приобщиться к этому изобилию, лили себе молоко в глаза, в уши, на волосы; какой-то хромой отбросил прочь костыли, причем от радости швырнул их так сильно, что они стукнули по голове другого прохожего, и тот лишился чувств; пострадавшего Тото сразу же оживил стаканом марсалы, принесенным на лету горлинкой. Наконец «трык!» — и у всех жителей Бамбы на ногах оказались новехонькие ботинки. Радость горожан достигла апогея, недовольны остались лишь владельцы обувных магазинов: из их группки даже раздался протестующий свист. Но разве можно добиться, чтобы все вокруг были довольны? Ведь есть, например, немало людей, которые черпают радость в несчастье ближнего, и доброму господу богу иногда приходится их тоже удовлетворять.