Чезаре Дзаваттини - Слова через край

Салони (напористо). Новорожденного мы назовем Джакомо.

Мария испускает отчаянный вопль, за которым следует плач новорожденного.

Кьяретти.Готовьте белую ленту… Мальчик…

Антонио.Джакомо!.. Джакомо!..

Появляется человек, продавший глаз, — Джакомо, с повязкой на глазу; между тем вокруг разрешившейся от бремени Марии продолжается радостная суета — доносятся веселые голоса, поздравления.

Иди сюда… Не отходи от меня. Ты должен мне помочь. (Обнимает его, чуть ли не виснет на нем.)

Кьяретти (продолжая сновать от кулис к Антонио). Он уже говорит… Он сказал «папа».

Салони (также приближаясь со стороны кулис). Он уже ходит.

Кьяретти.Похож на тебя, у него высокий лоб.

Антонио (к Джакомо). Твое присутствие придает мне силы… заходи время от времени меня проведать.

Джакомо.Я глубоко вам благодарен… но у меня совсем нет времени…

Антонио.Но мне надо хотя бы иногда слышать твой голос.

Джакомо.У меня маленькая лавчонка… на виа Скальвини. Если бы я открыл ее на каких-нибудь три десятка шагов дальше, дела мои шли бы успешнее. Не знаю, свет, что ли, там какой-то другой…

Салони и Кьяретти вернулись к кулисам, откуда продолжают доноситься радостные крики, смех и веселый шум.

Антонио.Не оставляй меня одного.

Джакомо.Мне действительно надо идти. Я вам напишу.

Джакомо уходит, слышны его удаляющиеся шаги, возвращаются Кьяретти и Салони.

Кьяретти (с напускной веселостью). Тебя ждут. Родственники собрались.

Салони.На крестины… Никто и не заметит, что произошло.

Кьяретти.Ты немного осунулся. Но лицо округляется скорее, чем заживают царапины у детей…

Салони.Положим на прошлое камень. Вот мы его и положили. Разве что-нибудь вокруг изменилось?

Антонио озирается. Все на прежних местах. Кьяретти и Салони ждут — они уверены, что он вот-вот сдастся.

Кьяретти.Разве если писатель пишет о прокаженном, ему обязательно становиться прокаженным самому? Если о хромом — хромым? Если о слепом — он должен ослепнуть? А если он пишет о сырой квартире, то надо жить в ней?

Салони.И заболеть ишиасом, скрючиться, ходить с распухшими суставами, так, что даже нельзя печатать на машинке?

Кьяретти.Неважно.

Оба возвращаются к кулисам, Салони то и дело оборачивается, подавая Антонио знаки следовать за ним. Кьяретти и Салони вернулись к молодой матери, из-за кулис снова несутся веселые голоса и взрывы смеха.

Антонио (вымученно). Хотел бы я сыграть шутку с этими господами. Со всеми. Возьму и повешусь — пусть найдут меня в петле. Не желаю я уступать! (Берет веревочку, брошенную детьми, подходит к невысокому деревцу и принимается завязывать петлю.) Жена начнет голосить. Она дура. Однако нельзя сказать, что я ее не люблю. Ты глупа, дорогая. Но наш сын приникнет к твоей груди, как щеночек. А когда пойдет в солдаты, то, прощаясь, обнимет тебя крепко-крепко. И все же ты очень глупа. (Закончив вязать петлю, просовывает в нее голову. Говорит сухим, бесстрастным голосом.) Его звали Антонио. Я знал его… Он носил темный непромокаемый плащ… Почему он это сделал?

Салони и Кьяретти подбегают, чтобы сообщить Антонио еще одну приятную новость.

Салони.Твой сын уже говорит. Говорит! Уже говорит!

Кьяретти.И ходит…

Останавливаются пораженные, не веря своим глазам.

Салони.Антонио… Антонио… (Качая головой.) Вот так они все кончают…

Кьяретти.…нарушая существующий порядок. (Принимается качать головой вместе с Салони.)

Антонио (услышав их, снимает с шеи петлю). Ну нет… Они того не заслуживают. (Принимается скакать через веревочку по всей сцене.)

Салони (в изумлении). Он сошел с ума.

Кьяретти (с недоверием проследив за Антонио взглядом). Не исключено.

Салони.Хуже смерти.

Кьяретти.А вы предпочли бы умереть или сойти с ума?

Салони (содрогнувшись). Дайте подумать… Я хочу работать, работать, работать.

Оба стоят неподвижно, глядя на Антонио, продолжающего прыгать через веревочку.

Кьяретти.Пожалуй, теперь… мы можем уйти.

Удаляются. Антонио сделав еще несколько скачков, резко останавливается и смотрит на дерево.

Антонио.Кто хочет умереть? Мученик? Отверженный? Или ничтожество? ( Вновь глядит на дерево.) Меня накроют простыней. Из-под нее будет торчать одна нога… Для фотографов. (Передергивает плечами от охватившего его неприятного чувства.) Нет, не здесь. А на глазах у людей. Я хочу прежде закричать. Открыть душу. Чтоб этот мертвец хоть на что-нибудь сгодился. (Кричит.) Дамы и господа!..

Антонио делает несколько шагов вперед и оказывается в зале чисто условного кинотеатра: кресла, пучок света, идущий от кабины киномеханика, лица зрителей то возникают из темноты, то вновь в нее погружаются. Раздаются взрывы смеха… На экране мелькают кадры какого-то фильма — в чем там дело, даже не понять. Антонио останавливается как раз перед проектором, но в это время в зале вспыхивает свет.

Антонио.Дамы и господа… Я кончаю с собой… (Приставляет к виску дуло револьвера.)

Все зрители (как один вскакивая на ноги). Неееееееет!

Антонио (с довольным видом отводит револьвер от виска). Такое единодушие прекрасно. А ведь, наверно, среди вас есть и воры и убийцы, и гомосексуалисты, и чревоугодники. Поистине прекрасно. Но чтобы увидеть такое единодушие, необходимы поистине чрезвычайные обстоятельства. (Вдруг резким движением вновь подносит оружие к виску.)

Все.Неееееет!

Антонио.Это решено. У меня уже рот полон земли. Теперь моя смерть — просто дело техники. Всего лишь «пум». (Имитирует выстрел.) Поэтому можете рассматривать мои слова как завещание… Я — художник. Художник и трус, дамы и господа. Но я это хотя бы признаю. И плачу за это собственной шкурой. А вы — нет. Вы всё держите внутри себя. И сидите тут… довольные… что удалось поглазеть. (Имитирует перед экраном их смешки и раскаты смеха, самых разных оттенков.) Поглазеть на что? Зачем вы приходите сюда? (Все сидят молча и неподвижно, испуганные. Антонио срывается на крик.) Зачем?

Зритель, заикающийся от страха.Что… чтобы… за… забыть. Чтобы… за… за… забыть.

Антонио.А надо бы помнить… Выложите наконец все, что у вас внутри… Выкладывайте… выкладывайте… Остальное — загадка. Ведь то, что держишь внутри, портится, тухнет, разве вы не знаете, что вы все в шишках?