Гурген Ханджян - Тени улицы марионеток

Проходя мимо аварийного здания недалеко от школы, он услышал над головой резкий свист, и полуметровый арматурный прут, стукнувшись о тротуар, отскочил и пребольно ударил его по ноге. Каро задрал голову и успел заметить мелькнувшую тень.

— Эй, — простонал он вверх, — так и убить можно!

— Ох уж эти строители! — поддержал его пожилой прохожий. — Напиваются с утра пораньше. Я сам видел.

Каро отряхнул штанину и заковылял дальше.

Специфический запах школы пробудил в нем давно угасшие воспоминания. Вспомнились одноклассники, драки из-за девочек, щель в двери женской раздевалки, куда он втихомолку подглядывал после уроков физкультуры, вспомнились узкие школьные коридоры со скрипучими половицами, грубо обструганные парты и недовольный голос учителя: «Только и знаешь, что кашляешь. Надоело. Если болен, сиди дома».

— Ну наконец, — вздохнула учительница, увидев Каро. — Сколько можно вызывать?

— Сколько?

— Значит, он вам не передавал? Видите, какой... А мне лжет, что вы страшно заняты... Здравствуйте. Садитесь.

— Здравствуйте, — Каро сел. — Вообще-то я действительно бываю занят... Что-нибудь серьезное? — поинтересовался он.

— Даже не знаю, с чего начать... Ваш сын со странностями, вы не находите? В нем что-то не так.

— Разве? Честно говоря, я не замечал ничего такого. Плохо учится?

— С учебой, конечно, тоже плохо. Простите, но я бы сказала, что он стал каким-то слабоумным. Прежде был не таким, учился отлично.

— Помню. Растут, меняются. Особенно мальчики.

— Я собственно, хочу поговорить с вами не об уроках. Есть более серьезная проблема. Речь идет о поведении

— Ну, переходный возраст...

— У всех переходный возраст, но никто не выкидывает таких фокусов, как он. Если человек вешает на доску дохлую крысу, это объясняется не одним только переходным возрастом. А эта его любовь!..

— Какая еще любовь?

— Ваш сын влюблен в свою одноклассницу. Такая тихоня, скромница, отличница.

— Знаете, в его возрасте я тоже был влюблен. Ничего страшного.

— Я тоже была влюблена. Дело не в этом.

— А в чем?

— Видите ли, влюбленность вашего сына какая-то патологическая, не совсем нормальная, что ли. У него садистские замашки: то укусит ее до крови, то ущипнет до синяков, то таскает за волосы. Хорошо еще, что она не жалуется родителям. Только мне и рассказывает. Рассказывает и плачет.

— Надеюсь, вы пресекли это.

— Да, он перестал ее трогать, но бросает такие взгляды... Ну не знаю, передать просто невозможно. Что-то дикое и патологическое в этих взглядах.

— Парень рос без матери.

— Знаю. Оставим это. Послушайте, что произошло позавчера. Одна из девочек кормила в живом уголке раненого скворчонка. Вреж подошел к ней, вырвал из рук птицу и на глазах у всех преспокойно свернул ей шею. Представляете? Тельце скворчонка бьется в судорогах, разбрызгивая кровь, девочки кричат, теряют сознание... Это ужас какой-то! Ребята хотели избить его, но не решились, до того свирепо он смотрел на них. Я, конечно, спросила потом, зачем он это сделал, а он мне отвечает: «Омерзительная птица, только и знает, что пожирает мошек и червей. Теперь пора свернуть шею ей самой». Сказал и убежал. Я догнала его в коридоре. Смотрю — плачет. Я его пожалела, обняла, успокоила, мол, главное раскаяться. И вдруг этот нежный комочек вырывается из моих объятий, бросает на меня ненавидящий взгляд и орет: «Я ни о чем не жалею, только этого не хватало! Я и эту колючую тварь, — это он о ежике, — прикончу!»

— Странно. Я поговорю с ним.

— Не знаю... Сомневаюсь, что это поможет. Простите, но мне кажется, что его надо показать врачу... Психиатру. Что-то нарушено в его нервной системе. Вы не обращали внимания, как он время от времени вдруг без видимой причины бледнеет и трясется всем телом? Вы случайно не бьете его?

— Нет, что вы! Просто я много работаю, а заниматься им некому.

— А дедушки, бабушки?

— Их нет. Умерли еще до его рождения. Мы одиноки.

— Понимаю вас. Но и вы меня поймите, войдите в мое положение. После случая с птицей все настроились против Врежа, никто с ним не хочет разговаривать. Возможно, со временем мне бы удалось сгладить этот конфликт, но... Он болен. Я боюсь его. Вчера я предупредила, чтоб он больше не появлялся в школе, пока не придете вы... Одним словом, думаю, вам придется забрать его из этой школы.

Каро понурил голову и не мог произнести ни слова. Что он мог сказать? Так они и молчали. Учительница заговорила первой:

— Я не могу... У меня просто нет морального права... Он совершенно не поддается воспитательным мерам. — Ее лицо покрылось розовой краской. И вдруг взглянув на часы, она воскликнула: — Ой, опаздываю!

— Вас проводить?

— Нет-нет, — испугалась она, — меня ждут на улице. И все-таки покажите его...

— Психиатру?

— Да. До свидания.

— До свидания.

— Держите меня в курсе всего. Но в школу пусть пока не приходит.

— Ясно, — произнес Каро, чувствуя, как тяжело учительнице говорить все до конца. Каро вышел из школы, но направился не домой. Ему не хотелось встречаться с сыном. Не мог. Пока нечего было сказать. Входя в кафе, он вдруг ясно осознал, что ему просто нечего сказать сыну — ни теперь, ни позже, ни когда-либо. Даже видеть его не хочет. Боится. А потом вдруг понял, что ему нечего сказать вообще никому, а в первую очередь — себе самому.

Взяв бутылку, он отыскал глазами самый темный уголок, устроился и налил в стакан приторного, как сироп, вина. Из своего темного угла, как из засады, смотрел он в прокуренный зал. В едком дыме, подобно теням, двигались силуэты пьяниц, и в каждом из них жила неохватная, с космос, трагедия. В каждом без исключения. Многие просто не чувствуют, не понимают этого, но Каро сознавал, что неохватность трагедии может, превратившись в маленький комок сверхплотного вещества, приютиться в уголке души, а в нужную минуту выйти оттуда, разползтись и поглотить все под собой, затем все вокруг, наконец — всю неохватность и хохотать над оплеванной иллюзией счастья, показывать на бездонный, пустой и темный космос и хохотать: «Смотри, наивное дитя, неужели можно быть счастливым здесь, неужели я позволю?! Где оно — твое счастье, в какой галактике? А может, в «черных дырах»? Так лети, оторвись от земли, лети и ищи! Ха-ха-ха!..»

— Устроился поглубже, чтобы никто не обнаружил?

— Угадал, именно для этого.

— Так мне садиться?

— Садись, если приспичило, — недовольно отреагировал Каро.

— Может, угостишь винцом? — Алкаш присел.

— Кончилось, — Каро кивнул на пустую бутылку.

— А денег нет?

— Нет.

— Ну да, так я и поверил. Скупость тебе не к лицу.

— Зато тебе к лицу. Можешь обшарить мои карманы. Ты бы сам угостил хоть раз.

Алкаш призадумался, затем со вздохом поднялся с места и вскоре вернулся с двумя стаканами вина. Руки дрожали, но он так и не пролил ни капли.