Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

И он протянул руку и обнял ее за талию; обнял легко, по-отечески или по-братски, стараясь, чтобы это выглядело невинной лаской (извечно лицемерный жест на сей раз выглядел вдвойне лицемерно). Она же поняла иначе: едва он ее коснулся, задрожала всем телом, запрокинула голову и посмотрела на любезного противника с неожиданной серьезностью.

Талия у нее была как тростинка, он обхватил ее одной рукой, которая смогла обвиться вокруг стана так, что ладонь, скользнув по хрупким ребрам, нащупала обе груди... Груди! Какое осязаемое слово для этого безумца, какое невыразимо прекрасное слово!

— О, — сказала девочка воркующим шепотом, приближая свое лицо, вздыхая, мурлыча, извиваясь, раскрывая губки и еще по-разному, соблазнительно деепричаствуя.

— Не надо, дон Марио, не надо...

Вот тебе раз! Да какое тут может быть вдохновение! Приблизив губы, она наплевала ему в лицо, произнеся ненавистное, безликое, случайное имя; пригвоздила его к нему, не дав времени подыскать более подходящее. Впрочем, может, оно и к лучшему, ибо это придавало всему определенную будничность или видимость будничности, рассеивало бесплодные фантазии и избавляло от груза туманных «Да», «Нет», «Может быть», «Я бы»; назревавший поцелуй, разумеется, в результате становился терпким, неистовым (она предвкушала его именно таким). Вернее, он должен был бы стать и стал бы таким, когда бы... когда бы не...

Деревянная лестница басовито загромыхала, на этот раз не сверху вниз, а снизу вверх, и в пролете показалась известная личность. Джамбаттиста, жертва! До чего же он был хорошенький вблизи: нежная кожа, светлые глаза, золотистые брови при каштановых волосах, глаза он, правда, нервно прищуривал, на лбу уже были морщины... И все равно (согласен, это «все равно» тут не очень-то к месту) его предстояло убить. С другой стороны — рассматривать его времени не было, а раздумывать — тем более.

Возбужденный какой-то своей буйной игрой, мальчик насмешливо посмотрел на парочку, принявшую невинный вид, и даже не подумал поздороваться.

— А-а, Джамбаттиста, — поспешно нарушила молчание сестра. — Чего тебе?

— Ничего. — Но уходить, однако, не собирался.

— Дон Марио пришел к бабушке, ему нужны фуфайки, — на всякий случай неуверенно объяснила юная перестраховщица, напоминавшая в эту минуту человека, который держит в руках взрывоопасный предмет.

— А мне-то что! — отозвался брат с характерным римским выговором.

— Просто я думала, ты знаешь, где она.

— Кто, бабушка? Откуда мне знать? Ты тот самый, — неожиданно спросил он, — кто живет там, напротив? — И неопределенно показал на окно.

— Да, прекрасное дитя... Прекрасное и хорошее. Ты ведь хороший мальчик, не так ли?

— Черта лысого, — ответил тот на привычном для него лексиконе. Представление о нем как о хорошем мальчике, должно быть, показалось ему нелепым.

— Постыдился бы, — все с той же неуверенностью пожурила его сестра. — Кто так разговаривает?

— Ничего страшного, пусть говорит, что хочет, он такой славный. Скажи-ка, ты ходишь в школу? В какой класс?

Вопрос остался без ответа; малыш демонстративно почесывал живот.

— Брось зубы заговаривать. Сколько дашь?

— Что-что? Откровенно говоря...

— Иди-ка ты играть, — вмешалась сестра.

— Дудки! Сколько дашь?

— Сказать по правде, мне непонятно, почему я должен тебе что-то давать... Нет, я, конечно, могу, но с какой стати?

— А с такой. Я тебя застукал с моей сестрицей.

— Ага, теперь понятно. Славненький малыш! Сообразительный! Но ты ошибаешься, твоя сестра мне только показала машину...

— Для вязки чулок, а не фуфаек...

— Неужели? А она была уверена...

— Здрасьте вам! — сказал он (это означало — на его жаргоне, — что я у него не крючке).

— В любом случае держи.

— Да ты жмот.

— Ничего себе! Ладно уж, на еще.

— Теперь хватит. Привет. — И, словно Мефистофель, Джамбаттиста с грохотом провалился вниз.

О том, чтобы остаться с нею, не могло быть и речи. Марио обратился в бегство, сердясь, что его превратили в посмешище в глазах девочки и своих собственных. И кто? Невоспитанный мальчишка, из тех, кого называют «сорвиголова». Однако, как ни странно — и это было хуже всего, — никакого стыда он не чувствовал.

Почему? Бог весть.

Так или иначе, его план, состоявший в том, чтобы продумать преступление и предварительно вжиться в него, можно было считать провалившимся.

— Да не волнуйся ты так, я здесь. Что еще случилось?

— Появились новые обстоятельства, мне нужна поддержка.

— Этого я и боялся. Позволь мне вздохнуть про себя и мысленно покачать головой... Я здесь. Итак?

— In primis et ante omnia [60] Прежде всего и главным образом ( лат. ). — Марио.

— Опять ты со своим Марио!

— Да, опять, пока ты не убедишь меня...

— Что Марио — единственно возможное для тебя имя?..

— Хотя бы.

— Я этого не смогу сделать, но учитывая факты...

— Какие еще факты, исчадие ада?

— Сам знаешь.

— Ах, сам знаю ? Нет уж, мой милый, я другое знаю, что о фактах (даже таких невинных, как детоубийство) нельзя говорить, пока...

— Пока ты не поменяешь имя?

— Естественно. Попробуй-ка проглотить шляпку гвоздя, а потом посмотрим, превратится ли она в твоем желудке в химус.

— Дурацкий пример. И почему именно шляпку, а не весь гвоздь?

— Да потому, болван, что весь гвоздь поранил бы тебе желудок или кишечник.

— Хорошенькая логика! Иными словами, ты хочешь сказать, что имя Марио не вписывается в твой или наш контекст?

— Не хочу сказать, а говорю и добавляю: суди сам, можно ли таким путем чего-то добиться. В последнее время...

— То есть четверть часа назад.

— Четверть часа назад я вынужден был прибегнуть к странным словосочетаниям, жонглировать местоимениями, лишь бы избежать употребления своего ненавистного имени.

— Как это, «прибегнуть к словосочетаниям»?

— Мысленно.

— Что за чушь! К тому же ты забываешь, что она сама назвала тебя Марио.

— Так тем хуже! А ты болтун!

— Это почему?

— Обещал, что в момент поцелуя я смогу почувствовать себя самим собой.

— Давай оставим бесполезные встречные обвинения и перейдем к выводам. Ты решительно считаешь, что, будь у тебя другое имя, другим был бы и результат твоего ухаживания? Например, не появился бы плутишка Джамбаттиста и не помешал бы вам, состоялся бы запланированный поцелуй, который заставил бы тебя мучиться угрызениями совести, а малышку — дрожать в экстазе, и так далее и тому подобное?

— Вполне возможно.

— Если ты и впрямь так считаешь, то ты безумец. Наоборот, все свидетельствует о том, что, даже приблизив свои губы к губам девочки, ты как был, так и остался Марио. Не говорю, марионеткой. Марио — кошмарио! Ну что с тобой поделаешь?