Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

Чтобы лучше понять ход его мыслей, следует пояснить, что в подвале имелась непонятного назначения каморка, неизвестная редким посетителям дома; узкий вход в нее с незапамятных времен скрывала огромная поленница. Мальчика ничего не стоит туда затащить, убить, тут же закопать, и дело с концом.

— Да ты, кажется, трусишка.

— Кто — я? — спросил Джамбаттиста, снова принимая свой прежний, независимый и нагловатый вид.

— Спорим, тебе не хватит смелости сюда войти!

— Ты что, спятил? — бросил тот, бесстрашно ринувшись в темный подвал.

Марио последовал за ним.

— Ай да Джамбаттиста! Может, ты и сюда не побоишься войти?

— Куда?

— А вот сюда, не видишь разве дверку?

— Подумаешь, запросто. — И толкнул дверцу...

(Неожиданный эпилог, перечеркивающий все повествование)

— Остановись!

— Что?

— Остановись!

— Остановиться в такой решающий момент?

— Чем же он такой решающий?

— Ну, знаешь ли! Сам, можно сказать, настроил меня на это дело, а теперь явился, чтобы помешать.

— Третий раз повторяю, остановись. Считай, что зря потратил время.

— Не соблаговолишь ли объяснить?

— Помнишь знаменитого историка, увидевшего отражение близкой революции в глазах рабочего, который толкал перед собой тачку?

— Смутно.

— На том спасибо, учитывая твое дремучее невежество.

— Ну?

— Как раз сейчас, когда ты придумал эту смехотворную и к тому же несвоевременную ловушку (за калиткой, если не ошибаюсь, остался дружок твоего Джамбаттисты), в твоих глазах я читаю все, что должно знать — сегодня и всегда.

— Хватит говорить загадками, выкладывай начистоту.

— Дорогой мой, обычные скучные мысли не выкладывают (раз — и готово), их, если хочешь знать, высказывают (неторопливо, с необходимой долей горечи).

— Тогда высказывай.

— Ты никогда не сможешь этого сделать.

— Чего этого?

— «Убить мальчонку Джамбаттисту»... Никого ты не убьешь.

— Хочешь сказать, я не создан для поступка?

— Ни для чего ты не создан, и вообще ты не создан пока, создание твое еще впереди.

— О, наконец-то ты заговорил понятно. И убедительно. Единственное «но»: если ты все это знал — а ты ведь знал, полагаю?..

— Конечно, знал. Хочешь не хочешь, но каждому время от времени приходится подвергать испытанию смелость — свою собственную либо чужую.

— И еще одно...

— Одно — что?

— Еще одно «но».

— Хватит с тебя и одного. Ты же говорил, что будет только одно!

— Ладно. Тогда позволь спросить, не слишком ли резко обрывается наша глупая история?

— Таков окончательный приговор. Вспомни своего фермера, управителя, управляющего — или как ты там его называешь.

— При чем тут фермер?

— Когда ты приезжаешь в деревню и требуешь от него денег или спрашиваешь, хорош ли был урожай, что он отвечает?

— Ответ всегда один и тот же: «На нет и суда нет».

— Вот и я говорю то же самое. И еще: не забудь, что эта наша история, как бы глупа она ни была, — цепь сплошных случайностей, дело случая.

— О Господи, значит, ты думаешь?..

— Я уверен.

— И еще один вопрос, прежде чем поставить точку и считать разговор исчерпанным: на что — самое большее — я, по-твоему, способен, в смысле поступка?

— Разжиться козырем (из самых мелких), угостить конфетами мальчика по имени Джамбаттиста, жениться на его сестричке.

Перевод Е. Дмитриевой

— Какого черта ты притащилась? — заорал я в исступлении. (Она приехала совсем недавно, и я встретил ее жуткой сценой, от которой все еще не мог отойти.)

— Ради тебя, — ответила она спокойно.

— Вообразила, будто я нуждаюсь в твоем присутствии?

— Не то чтобы в присутствии — во мне.

— С чего это вдруг?

— Так.

— Почувствовала, значит?

— Допустим.

— Тогда почему раньше не приехала?

— Потому что раньше не чувствовала. К тому же ты так быстро уехал, что я поняла: тебе надо побыть некоторое время одному... Ну да что там, как все славно, правда?

— Неужели?

— Ого, да ты уже больше не споришь, значит, я действительно была тебе нужна?

— Откуда это ты взяла? — снова взорвался я, кусая от ярости губы. — Ну хорошо, представим на мгновение, что ты и впрямь мне нужна. Признайся, разве ты приехала бы только поэтому?

— Ну, и потому еще, что мне самой...

— Прелестно, ай да ответ!

— Но, — заметила она рассудительно, — то, что я была тебе нужна, еще ничего б не значило, если бы ты тоже не был мне нужен.

— Да вы только послушайте: говорит как по писаному! А вообще-то, — просопел я, — я вижу, ты подобрела: кое-что уже соображаешь, терпения поприбавилось. С чего это вдруг?

— Разве я не могла успокоиться и прийти в себя за все то время, что была одна?

— А я как сейчас помню, что передо мной была настоящая гадюка.

— Может быть, может быть. Но однако же я здесь.

— Здесь-то здесь, да этого еще мало. Обойдусь и без тебя!

— Ну-ну, я тебя понимаю: ты снова погрузился в холостяцкую жизнь — конечно, в чем-то она удобнее. И естественно, пока ты опять не привык ко мне или еще к какой-нибудь...

— Глянь-ка, мы еще и рассуждаем, да как складно! Знай: этим ты только все портишь. Последний раз тебя спрашиваю: с чего это ты такая паинька?

— Что-то я не понимаю: гадюка тебе не по душе, паинька тоже. Странно.

— Ничего странного, черт побери! Я так привык к тому, что ты постоянно меня изводишь и унижаешь, что, когда по чистой случайности этого не происходит, я настораживаюсь и жду подвоха.

— Значит, ты подозреваешь, будто я прикидываюсь такой тихоней, а на самом деле затаила какую-нибудь гадость?

— Не подозреваю, а уверен! Ну, почти уверен.

— Боже правый, это мне за грехи. Ладно, давай дальше.

— А дальше вот что. Я могу сказать, почему ты со мной такая паинька: потому что ты мне изменяешь!

— Я так и думала, что ты так подумаешь.

— Не морочь мне голову всякой белибердой. Это правда?

— Нет.

— Нет? Подойди к свету, посмотри на меня... Это правда?

— Нет. А позволь узнать, с кем это я должна тебе изменять?

— Не строй из себя дурочку: с Амброджо.

— С каким Амброджо?

— Ты прекрасно знаешь, с каким! С мужем твоей дражайшей подруги Анны.

— Ах да, конечно. Я догадывалась. Фу-ты, нелепица какая!

— Нелепица?

— Нашел на кого подумать: рожица с кулачок, весь сморщенный, а рот-то, рот как у мышонка!

— Ну и что?

— А то, что мне нравятся лица крупные, благородные, как у тебя.

— Ты считаешь, я все это вот так вот проглочу и не поморщусь? Разок попробовать готова каждая... даже лучше, если... Но я-то знаю: чтобы ты сделалась таким ангелочком, одного мимолетного грешка еще мало. Нет, здесь другое. Ты нутром чувствуешь, что виновата передо мной. А все потому, что, видит Бог, ты счастлива с ним. Все потому, что изменяешь мне, да, изменяешь!.. А коли так, то я снова спрашиваю: что заставило тебя приехать? Жалость? Долг?