Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории

Они поднялись наверх. Это была та самая комнатка, которую он видел утром. По одну сторону железная кровать, высокая и явно жесткая, в головах скорбящая Богоматерь, рядом два стула, в углу странное сооружение из двух пустых полок — непонятно для чего. Вот, собственно, и все, да еще эта пресловутая машина.

— Это она?

— Да.

— Вижу, вижу, прекрасно. Надеюсь, в отсутствие бабушки ты и сама можешь принять заказ?

— А что?

— Значит, так, слушай, мне нужны фуфайки, очень толстые. Понимаешь? Очень-очень толстые.

Он смотрел на нее, а она на него, но ее юный взгляд ничего не выражал. Тем не менее она возбуждала его, ведь несколько часов назад она была голой и пряталась (или ему так показалось) даже от света зари...

— Альба... тебя ведь так зовут?

— Да, — ответила она с легкой улыбкой (удовольствия?).

Ее голая грудь, пупок, еще недостаточно втянувшийся, посреди по-детски выпяченного животика, восхитительно нелепого, почти безобразного при общей хрупкости ее тельца (он невольно перевел взгляд на живот девочки)...

— Толстые, значит.

— Да я поняла, — ответила она, усмехнувшись.

— Как это у вас называется? А, вспомнил, в четыре нити.

— Хорошо, я передам бабушке.

А дальше? Что было дальше? Из разных чувств — рассеянности, радости, торжества, что на нее обратили внимание, насмешливости — постепенно зарождалось главное, вернее, первое девичье чувство, подсознательное и смутное, присущее каждой на ее земном пути: агрессивное нетерпение, вызов в сочетании с некоторой нагловатостью, воспринимаемой (чаще, чем на самом деле проявляющейся) как жажда обольщения... «Природа» — так называется то, что таится в их самых сокровенных глубинах... какое божественное понятие (думал про себя Марио), какое широкое, способное соединить воедино всех существ, живущих на Земле, вернее, во Вселенной, все явления и все возможные события! Или, может быть, разделить между всеми и вся, что то же самое... «В четыре нити» — хитрость, любовная уловка. «В четыре нити». — «Хорошо, я передам бабушке». Любовная беседа.

Что касается ее, то, выгнувшись всем своим хрупким тельцем, она, казалось, подалась вперед, запрокинув головку, раскрыв губки, как бы подставляя их для поцелуя, точно в слащавых сентиментальных романах. Она стояла так близко от него, что ему достаточно было протянуть руку, чтобы ее обнять.

— Слушай-ка!

— Еще одна загвоздка?

— Угадал. Что-то удержало меня от тех действий, которые кое-кому доставили бы удовольствие.

— Страх! И прежде, чем мы продолжим, ответь: ты уверен, что это «что-то» не удержит тебя и в другой раз?

— Напротив. Уверен, что удержит.

— И что же тогда?

— Тем временем я успею кое-кому помешать.

— Ну да, конечно, в определенном смысле... А скажи, пожалуйста, если не трудно, что именно тебя удержало?

— Сам прекрасно знаешь, не прикидывайся.

— Верно. Давай поговорим о причине, по которой мы отклонились от темы.

— Имя Марио мне не подходит.

— Черт возьми, насколько я понимаю, тут дело вовсе не в именах. К тому же ты сам, то ли из бахвальства, то ли еще почему, так себя окрестил! Постыдился бы! Говорили, говорили — и вот тебе раз! Однако дело зашло слишком далеко, чтобы теперь что-то менять — будь то обстоятельства или имена... Неужели начинать все сначала? Ты вправду считаешь, будто имя делает человека, а не человек — имя?

— Не могу сказать точно. Знаю только, что «Марио» мне не подходит.

— Желаешь сменить его?

— Да, и в первую очередь потому, что оно не сочетается с ее именем.

— Ах, вот оно как! «Она» — это, надо понимать, та маленькая жеманница?

— Та маленькая жеманница. И мне нужно имя прозрачное, светлое, сияющее, такое, чтобы соответствовало имени «Альба». А с Марио я пытался, сам знаешь, и знаешь также, что ничего из этого не выходит.

— Как ничего?

— Ну почти ничего (действительно, она ведь ни разу его не произнесла, это безвкусное имя; можно сказать, нарочно его избегала). Ты, пожалуйста, не думай, что я капризничаю, но, если я останусь Марио, мы не продвинемся ни на шаг.

— Хорошо, допустим. Прозрачное, светлое, сияющее — ни больше, ни меньше (ишь, замахнулся!). Такое имя ко многому обязывает... Предлагаю «Саба», и баста.

— Саба?!

— Так звали одного прекрасного воина, если не ошибаюсь.

— Возможно. Но Альба и Саба отдают литературщиной. Слишком много «а» и слишком похоже на скороговорку.

— Тогда Пафсиказий.

— Ха-ха-ха, да где ты это слышал? Такого имени и в нашем календаре-то нет.

— А как насчет Орландо?

— Понимаю, куда ты гнешь, но, не говоря уже обо всем прочем, где знаменитый меч?

— Вместо него у тебя есть охотничий рог, иными словами, ты больше трубишь, чем дело делаешь.

— Осипший, безголосый рог, слишком много трубил впустую. Еще что-нибудь придумай.

— Альбонетто?

— Да ну тебя с твоими чертовыми аллитерациями, к тому же, извини, конечно, но это тоже литературщина! Альбонетто, Альба.

— Но должны же мы что-то придумать. И перестань из себя турецкого пашу строить. Чем вышучивать мои предложения, помог бы лучше, черт побери.

— Будь по-твоему. Что тебе слышится в имени Альба?

— Что-то средневековое.

— Молодец. Следовательно...

— Уж не претендуешь ли ты на имя...

— Точно, почти угадал.

— Иди ты к дьяволу со своими шутками! И постарайся побыстрей закончить свой сентиментальный водевильчик (который я лично нахожу бессмысленным), чтобы без промедления приступить к делу.

— Но мы ведь не решили вопрос, а это так важно.

— Ничего, действуй по обстоятельствам.

— Что ты имеешь в виду?

— Когда ваши уста сольются в поцелуе, возьми имя, которое подскажут тебе вдохновенье или обстоятельства, а еще лучше — первое, что придет в голову.

— Сольются в поцелуе! С чего ты взял, что они сольются?

— Я в этом не сомневаюсь!

— Чтобы такой человек, как я?..

— Такой, как ты, в данном случае a fortiori [59] Тем более ( лат. ). , так сказать.

— Да нет, ты меня неправильно понял, я хочу сказать, это было бы святотатством.

— Ай! Ой!

— Ты что?

— У меня из-за тебя пустота заболела.

— Что еще за пустота, шут гороховый?

— Полость, где у других сердце, которое, хоть его у меня и нет, достаточно чувствительно к безумствам таких типов, как ты... В общем, я возмущен и призываю тебя выполнить добровольно принятые на себя обязательства. Беги, торопись сжечь последние крупицы здравого смысла на затухающих угольях твоих двусмысленных желаний. (Возможно, все будет как надо, в чем я, правда, сомневаюсь.)