Михал Вивег - Лучшие годы - псу под хвост

— Ты спал? — спросила мать.

— Об этом, кажется, я тебя спрашивал.

— Вроде бы спала, я просто рано встала, — неохотно сказала мать. — А ты?

У Квидо сверкнули искорки в глазах.

— Отгадай где.

Впервые в это утро на лице у матери появилась тень улыбки.

— В моей конторе?

Квидо весело кивнул.

— Я дам тебе другое одеяло, — сказала мать. — Отец там тоже спит.

Вошел Пако.

— Вы что, уже продрали глаза? — сказал он сонно.

— Привет, Соколиное Перо! — сказал Квидо. — Позавтракаешь с нами?

— Не кричите! — Мать снова выглядела серьезной. — Говорю — отец спит.

— После обеда мы с Пако прокосим в саду, — пообещал Квидо.

— И не подумаю, — презрительно сказал Пако с полным ртом. — В гробу я видел ваш мещанский газон.

Мать с неожиданной резкостью встала.

— Я должна вам кое-что показать. Пойдемте со мной.

Она вышла из кухни и по лестнице спустилась в подвал. Квидо и Пако в недоумении следовали за ней.

Отцовская мастерская встретила их знакомым запахом дерева и разведенного клея. С первого же взгляда было ясно, что здесь царит строгий порядок: готовые мелкие изделия лежали вдоль одной стены, необработанный материал — вдоль другой. На подвесной полке наличествовали все инструменты до единого: долота, напильники, пилы. На полке под окном стояли в ряд банки с лаком; использованные кисти — в банках с растворителем; пол подметен. Посреди рабочего стола лежало несколько длинных, уже обработанных досок.

Мать Квидо решительно и сосредоточенно стала складывать эти доски в определенном порядке. Квидо и Пако вопросительно переглянулись. Под руками матери возникало нечто среднее между огромным ящиком для цветов и сундуком для перин. Когда же она перевернула последнюю доску, братья с испугом узрели огромный, аккуратно выструганный крест.

— Ваш отец, — сказала мать Квидо, и голос у нее сорвался, — мастерит себе гроб.

Мать Квидо в тот же день решила позвонить с работы доктору Лиру.

— Что сказал врач? — не терпелось Квидо узнать у матери, когда она вернулась домой.

Вид сына, ставшего, вероятно, главной причиной усилившегося психоза мужа, возмутил мать.

— Ничего! — отрезала она.

— Как это — ничего?

— Мы должны завтра поехать к нему, а пока он велел следить за тем, чтобы отец не влезал в него.

— Тоже умник нашелся! Как это он себе представляет? Я что, должен стоять около отца и следить?

Мать метнула на сына укоризненный взгляд.

— Ладно, — смягчился Квидо. — Я буду ходить смотреть за ним в окошко.

Не успел он это выговорить, как отец в какой-то сомнамбулической отрешенности прошел мимо них, сжимая двумя указательными пальцами свежепокрытую лаком доску; он поднялся на крыльцо, чтобы при дневном свете проверить сочность черни. Квидо не знал, то ли огреть отца чем-нибудь по голове, то ли повалиться ему в ноги.

— Сам видишь, — сказала ему мать.

С этого дня в доме установилась невыносимо тягостная атмосфера. Квидо казалось, что эта подавленность исходит от тех нескольких гробовых досок и пропитывает собою весь дом. Он напрасно пытался отделаться от этого ощущения шутками, напрасно пытался переключить внимание на что-то другое. Разговор не клеился, настроение падало.

— Трудно за ужином шутить с человеком, руки которого запорошены опилками от собственного гроба, — рассказывал впоследствии Квидо. — Этот гроб был мастерским образчиком так называемого самопатинирования.

3) — Идентичность? Ее утрачиваем мы все, — сказал на следующий день доктор Лир матери Квидо. Отец Квидо поехал к родителям в Нусле, а она тем временем пригласила доктора на чашечку кофе. Они сидели в «Люксоре». — Постараюсь пояснить, — продолжал доктор Лир. — Вы сами говорите, что без Праги вы просто жить не могли, но при этом остались в деревне. Вы мечтали играть в театре или по крайней мере вращаться в театральных кругах, но теперь вы смотрите спектакли по телевизору. У вас аллергия на собак, но при этом вы покупаете овчарку. А теперь скажите мне: какое ваше «я» истинное?

Мать Квидо выпятила губы. Доктор Лир нравился ей. Она смотрела на его красивую окладистую бороду и чуть завидовала мужу. Она всегда хотела иметь своего психиатра. Ей казалось, что ее личные проблемы могли бы стать для него не менее интересными, чем проблемы мужа. Затем вдруг перед глазами всплыл образ мужа, измеряющего ширину гроба в изножье, и ей стало стыдно.

— Он мимоходом нарисовал мне очень красивые картинки, — сказал доктор. — Такие цветистые , я бы сказал.

— Да? — удивилась мать Квидо. Доктор говорил несколько странно.

— И живо интересовался музыкотерапией….

— Вы хотите сказать, что…

— …что он ломает комедию. Передо мной…

— Но почему?

— Наверное, он меня опасается. Не верит мне. Факт, что я принимаю больных в котельной, для него еще не доказательство.

— Пан доктор, — спустя минуту сказала мать Квидо, — как вы думаете, существует ли средство, которое могло бы ему по-настоящему помочь?

— Какая-нибудь успешная контрреволюция, — без колебаний ответил доктор Лир.

Мать Квидо печально улыбнулась.

— А до той поры, — весело сказал доктор, — мы должны как-нибудь развлечь его!

4) Квидо справлялся с ночными обходами несравнимо быстрее, чем его коллеги постарше, и потому всякий раз выкраивал каких-нибудь свободных полчаса, чтобы провести их — пока его никто не хватился — где-то в спокойном местечке. Нынешним летом таким местечком была крыша административного здания. Вскоре он так привык к этому, что с замиранием сердца ждал, когда же наконец сможет выйти из душной канцелярии, взобраться по металлической лестнице, открыть тяжелый люк — а там уж вдыхать могучий поток свежего ночного воздуха.

Обычно на крыше он садился на трубчатую опорную конструкцию огромного красного неонового лозунга, славящего коммунизм «SLAVA KOMUNISMU», установленного здесь несколько лет назад по распоряжению товарища Шперка. После наступления темноты неон должны были включать ночные вахтеры. Большущие буквы лозунга, ростом выше Квидо, естественно, притягивали целые тучи ночных мушек и бабочек, которые сильно досаждали ему, но, с другой стороны, отсюда открывался поистине восхитительный вид на всю округу: потемневшая речная пойма, отливающая серебром водная гладь, очертания монастыря, засыпающее селение. Просматривались и дом Шперка с низким строением псарни, и небольшая заброшенная вилла Павла Когоута с характерной водонапорной башенкой.

За минуту до десяти Квидо всегда вскакивал на трубу, подпиравшую букву «I», чья форма логично предоставляла наилучшие условия для временного укрытия, и, осторожно обойдя ее, прижимался к ней спиной. В это время мать Квидо обычно уже стояла у окна кухни, держа руку на выключателе, — увидев, что неоновая буква погасла, она раз-другой включала и выключала свет. В кухне было два окна, точно два глаза, и в такие минуты Квидо казалось, что его домик по-дружески подмигивает ему.