Олег Суворинов - Петербург-Ад-Петербург

— Правильно, Герман, и не открывай от греха подальше. Мало ли, что? Знаю я этих богатеньких чиновничьих детишек…

— Вы как скажете, Иван Тимофеевич, — засмеялся я, — какой же он чиновничий сынок? От него родной отец, этот самый чиновник, и отвернулся.

— Все равно не открывай, — настаивал старик. — Мне кажется, что он сам должен непременно объявиться и забрать его.

— Правильно вы говорите. В конце концов, это даже неприлично.

— Я тоже так считаю.

— Ладно, пойду, а то опоздаю. Мне очень нужно объясниться с Катей. Я очень сильно её люблю. А она, похоже, меня никогда не полюбит, — с грустью сказал я.

— Почему ты думаешь, что она тебя не полюбит?

— Я почти в этом уверен, — вздохнул я. — Но поговорить мне с ней необходимо.

— Поступай, как знаешь. И знаешь что?..

— Что?

— А ничего… Иди. Ничего не хочу говорить, — махнул рукой Иван Тимофеевич.

Огонёк в лампаде задрожал. По стене запрыгали тени.

Наскоро приведя себя в порядок, я вышел на улицу, где опять дождь лил, как из ведра. Путь мой был в редакцию.

Дождь на улице шел проливной. Зонт я забыл дома, но, выйдя на порог, решил за ним не возвращаться. От подъезда дома до остановки общественного транспорта было не более пятнадцати метров. Я в два шага, перескакивая большие лужи, оказался у плотно набитого людьми автобуса.

В этом городе общественный транспорт был для меня самым тяжелым испытанием. В салоне автобуса было душно и даже мерзко. Кругом мокрые люди, прислонившись друг к другу, тяжело дышали. От некоторых был и вовсе тяжелый дух. Всматриваясь в лица пассажиров, я нашел их почему-то удрученными и грустными до безнадежности. У многих мужчин были испитые лица, и от них тяжко пахло перегорелою водкой. Прямо передо мной, на сидении, расположилась древняя старуха с очень страшным лицом. Она поминутно делала движения, будто жуёт что-нибудь своим беззубым ртом, и что-то бормотала себе под нос. Возле меня, слева, стоял согбенный старик в рваной и потертой куртке. Его, на выкате, глаза, не отрываясь, смотрели в запотевшее окно автобуса, за которым ничего не было видно. За спиной кто-то громко кричал, разговаривая по телефону. Говорящий человек то и дело повторял: «Лен, ну Лена… Хорошо, я понял. Лен, ну Лена…» Раздражение мое росло. В этой компании мне нужно продержаться четыре остановки.

Во мне стала проявляться в некоторой степени мономания. Я не мог отвлечься от мысли о Катерине. Размышления о ней не отпускали меня ни на секунду. В то же время ничего кроме фразы «что я ей скажу» не шло на первый план. Я все думал, думал, думал, а окружающая меня действительность исчезала, становилась как бы малозаметной. В мир людей из мира мыслей меня возвращал резкий, громкий и дребезжащий звук, то и дело раздававшийся из небольших музыкальных колонок для оповещения пассажиров. «Та…рам…пам…пам, — разрывались колонки, — следующая остановка — площадь Революции». Как только раздавалось это «та…рам…пам…пам», я, вздрагивая, ловил свое сердце где-то в районе пяток. Так часто бывает, когда тебя резко выдергивают из глубокой задумчивости или попросту пугают.

За две остановки до редакции я почувствовал, что меня кто-то трогает за правый рукав. Я обернулся. Передо мной стоял молодой человек, на вид не старше двадцати лет. Голубые глаза его просительно смотрели на меня. Одет он был грязно. Светло-русые волосы были похожи на паклю. Лицо было смиренным и кротким. Губы тонкие, немного улыбающиеся. «Что ему нужно?», — подумал я и отвернулся. Молодой человек снова дернул меня за рукав.

— Что тебе нужно? — полушепотом, довольно резко поинтересовался я.

— Послушай, — сказал незнакомец тоже шепотом, — я вижу, что ты добрый человек. Дай десять рублей.

— О Боже, — проскрипел я.

— Я прошу тебя, — так же спокойно произнес он.

Я полез во внутренний карман куртки, откуда достал кошелек, вынул из него десятку и протянул просящему. Затем положил кошелек в задний карман джинсов.

— Спасибо, — сказал он. Дай Бог тебе здоровья.

Находившиеся вокруг люди косо посмотрели на меня. Я смущенно озирался по сторонам. После чего решил пробираться в конец автобуса, подальше от незнакомца и назойливых взглядов.

Но, не успел я продвинуться на два метра, как подо мной в районе заднего левого колеса что-то сильно стукнуло. Автобус резко остановился, так, что люди повалились друг на друга. И в этой давке прозвучало: «Та-рам-пам-пам! Следующая остановка… Уважаемые пассажиры, автобус дальше не пойдет из-за поломки, — говорил водитель хриплым голосом, — просьба всех покинуть салон». Публика загудела, послышались возгласы негодующих, и люди неохотно начали выходить из автобуса. Через минуту толпа вынесла меня из автобуса под ливень. Дождь беспощадно лил на человека, который забыл зонт… Будь он проклят!

До редакции оставалась одна остановка, которую я решил пробежать. Вдруг мой взгляд упал на кофейню, находившуюся на противоположной стороне дороги. Подумав о том, что я сегодня не завтракал, и, плюнув на опоздание, я, проплыв сквозь дождь на противоположную сторону улицы, которая представляла собой бурлящий поток, зашел в кофейню. Внутри было тепло и уютно. Из десяти столиков занято было лишь три. Я сел у окна. Так как кофейня находилась в цокольном этаже, из окна вид был весьма оригинален. Мимо окна то и дело проходили одни ноги, так как туловища не было видно. Меня это немного рассмешило. Проходили изящные женские ножки в лаковых сапожках, бесформенные спортивные штаны с вычурными кроссовками, отглаженные брюки с туфлями лодочками, женские ножки в джинсах и ботиночках, грязное трико в галошах…

— Здравствуйте, — сказала симпатичная официантка в белом фартучке, — что будете заказывать?

— Кофе, — сказал я, — и пепельницу. — Официантка сделала реверанс и удалилась.

Через минуту дымящий эспрессо был у меня на столе. Только успел я сделать первый глоток кофе и затянуться сигаретой, как мне стало дурно и сильно затошнило.

В туалете меня вырвало. Уж не знаю, отчего это произошло. Возможно, это случилось вследствие небольшого сотрясения мозга, полученного вчера, или попросту от волнения. Я наскоро умылся. Отражение в зеркале испугало меня. Я был уже не бледный. Мое лицо стало немного зеленовато, а черноту век подчеркивали ввалившиеся глаза. В углах рта обнаружились какие-то складки. Нос немного заострился. Таким я ещё себя не помнил…

Выйдя из туалета, я направился к официантке.

— Вы извините меня, — сказал я, — мне что-то нехорошо. Я, наверное, пойду.

Официантка молчала и моргала глазами. Может мой внешний вид испугал ее?

— Сколько я должен?

— Сто рублей, — ответила официантка.

— Секундочку, — сказал я и полез в задний карман своих штанов. — Вот черт!