Андрей Портнов - Автово

Следующее посещение откладывалось всё дальше и дальше. Мы полагали, что времени у нас ещё по горло, пока, наконец, не дождались приближения сессии и не ушли с головой в учёбу.

Вот тут-то я всё и понял. Оказывается, самой главной проблемой всех тех, которые считали, что Эрмитаж необъятен — их собственная лень. Не даром говорят, что сами ленинградцы (петербуржцы) посещают собственные музеи значительно реже туристов, ибо считают, что времени у них на это ещё хватит. А потом приходят заботы, старость, мечты молодости не сбываются, а прекрасное так и остаётся непознанным.

Поняв эту простую истину, я дал себе слово обходить как можно больше музеев, побывать в исторических местах и успеть познать всю красоту этого чудесного города.

И медлить было нельзя, потому что судьба, подарив нам шанс два года прожить в Питере, оставляла всего лишь чуть больше года.

Такой шанс даётся лишь раз в жизни, и упускать его нельзя!

На Московском вокзале сильно дуло. Ноябрь как никак. Я стоял на платформе среди снующих туда-сюда пассажиров и ждал поезд. Ещё с прошлого семестра наши родители использовали этот вид транспорта как способ поддерживания связи со своими чадами. Помимо писем, которые передавали нам проводники, последние также всучали нам отвратительных размеров коробки и сумки. Родители не скупились и впихивали в эти коробки всё, что есть в доме, представляя себе, какую радость испытают от этого их детишки.

Мои чувства на вокзале были прямо противоположными. Ни одна, любящая своего ребёнка, мать никогда бы не позволила подставить своего сына под удар получить грыжу. Но только не моя. Руководствуясь принципом «Чем больше, тем жить веселее!», она с поразительным упорством приносила с работы чудовищных размеров коробки, куда запросто мог поместиться средних размеров слон, и упаковывала каждую коробочку так плотно, что между стоящими бок о бок банками варенья, консервами, фруктами, чесноком и совершенно непонятными предметами не мог проскочить даже муравей. Сколько раз я пытался, выложив всё из коробки, запихнуть «подарочки» обратно, но этого у меня никак не получалось. Обязательно что-нибудь оставалось в руках, когда коробка давно уже была готова разорваться на части. Что-что, а этого дара — укладывать правильно вещи — мне от мамочки не досталось.

Чтобы привести наглядный пример, расскажу про одну «посылочку», которая хотя и не была тяжёлой, но внешний вид и содержимое которой просто поражали своим сочетанием. Это было ещё в сентябре, когда Катя только собиралась уезжать обратно в Астрахань. Она-то и притащила мне эту «посылочку». Дело в том, что никто меня телеграммой не извещал, зато известили Катю, и она с кем-то ещё потащилась на вокзал. Там, к её великому удивлению, проводница всучила ей большой свёрток — мягкий и абсолютно бесформенный, но в то же время аккуратный — завернутый в чёрный полиэтиленовый пакет. Ну, такой, в котором обычно мусор выкидывают. На пакете болталась ленточка с надписью «Портнову А. Г. Астрахань — Санкт-Петербург».

Вечером в меру рассерженная Катя попросила меня подняться к ним в 323-ю и забрать «…свой паршивый свёрток, из-за которого я чуть не надорвалась…». Очень удивлённый этим обстоятельством, я через несколько минут сидел у девчонок и разглядывал мамочкин подарок. С виду он напоминал большую подушку. Не такие, как у нас сейчас, а которые раньше были у всяких там барынь, купчих и прочих буржуа. Но не больше! Вместе с «подушкой» Катя передала мне письмо, которое оказалось в её сумке. Из него я узнал, что «посылку» решено было собрать в самый последний момент и передать с Катиными родителями. Очевидно, подумав, что передача лёгкая, не очень большая и что сама Катя по виду девочка не слабенькая, мои родители телеграмму решили не давать.

Но это не главное. Главное было в содержании свёртка. Моя беспокойная мамуля, боясь, кабы чего по дороге не выкрали, тщательно и подробно составила перечень пересылаемых вещей. В письме было сказано, что вот в этой большой купеческой подушке меня ожидают:

— пальто зимнее (длинное)

— одеяло зимнее пуховое (2-х спальное)

— подушка для любимого сыночка,

а также ещё кое-какие мелочи, которые я попросил прислать.

Уставившись на свёрток как лошадь, я попытался хотя бы приблизительно представить, как это всё можно поместить в том, что я сейчас вижу.

Когда Катька узнала содержание письма, она не поверила, а потом вдруг стала смеяться, выговаривая в перерывах, что, скорее всего, в поезде что-то спёрли.

— А главное смешно, — подумал я, но вслух сказал:

— Вряд ли! Моя мамуля ещё и не такое отколоть может.

Вернувшись в 215-ую со свёртком под мышкой, я развернул его и убедился в наличии всех вещей. И пальто и одеяло и подушка (которую я попросил прислать главным образом для того, чтобы перестать прощупывать головой через местную подушку — так они здесь называют эту тряпочку — пружины кровати) были на месте.

Теперь содержимое чёрного мешочка завалило целиком мою двуспальную кровать, и вряд ли нашёлся бы человек, сумеющий завернуть всё как было.

— Камин пошлю в следующий раз, — писала родительница, — сейчас уже не успею его упаковать, а то поезд скоро отправляется.

— А куда она камин бы дела? — поинтересовался Владик, который тоже ознакомился через меня с письмом и восхищённо смотрел на творения рук моей мамули.

— Ай, ладно, — отмахнулся я от него, — да запросто бы сюда сунула. Я и не удивился бы. Теперь я уже ничему не удивлюсь…

Вот почему сейчас, стоя на вокзале, я с помощью аутотренинга внушал себе, что жить хорошо, и посылка будет лёгкой. И, вообще, неплохо бы иметь под рукой Наиля, чтобы спихнуть ему проклятую ношу. Наиль — парень крепкий, так какая ему разница, а мне здоровье дорого. А в том, что проклятая ноша будет тяжёлой, я нисколько не сомневался…

Проклиная всё на свете и ругая на чём свет стоит такую материнскую любовь, я как подыхающая корова заполз на эскалатор и поехал вниз, стараясь не смотреть на то, что лежит у меня под ногами. Размеры коробки нисколько не уступали предыдущим, а из-за сверхчеловеческого веса она казалась просто убийственной. Учитывая профессиональное направление мамули (фармацевт), я старался не смотреть на коробку и по той причине, что очень не хотелось бы обнаружить на ней надпись «Condoms». Кто знает, какими бы красками заиграла моя и без того красная от большой тяжести рожа. А пока я предпочитал пребывать в состоянии неопределённости.

Злой как чёрт, я втащил коробку в 215-ую и остервенело стал её опустошать. Не обращая внимания на присланные гостинцы, я искал то, ради чего и пёрся на этот вокзал. И только прижимая к сердцу хрустященькие купюры, я начал немного успокаиваться, всё же продолжая считать, что и это недостаточная компенсация всех моих мучений.