Константин Кропоткин - Содом и умора

— Да-да-да, конечно, разумеется, непременно! — сказал я, сунув визитку в марусин нагрудный карман и влив в себя еще одну рюмку.

«В конце-концов он не так уж плох», — подумал я, — «Не записной красавец, но, по крайней мере, аппетитный. Надо сказать Марку, что у Ханса хорошие зубы. Может, это поможет ему в первую брачную ночь?».

Потом случилось странное. Ханс начал пухнуть, как манная каша, и расширился до таких размеров, что закрыл собой и опечаленного Марка, и веселящуюся толпу.

— Я думала оргазм, а оказалось — бронхиальная астма, — услышал я напоследок голос Зинаиды, усиленный микрофоном.

— Не притворяйся, пьяница. Вижу, что не спишь, — услышал я голос Марка.

Хотелось умереть. Во рту было мерзостно, будто туда нагадил соседский кот, его хозяйка и все ее мужья. Где-то над ухом пульсировала вена, посылая в мозг сигналы тревоги: пациент скорее мертв, чем жив.

— К-который час? — спросил я.

— Два часа уже, — сказал Марк.

Он был помыт, побрит, кудряшки уложены, на лице — скорбная мина.

Скажите, за что Марку такое счастье? У него никогда не бывает похмелья. Сколько бы он не выпивал, на следующий день выглядит, как огурчик. Наверное, в нем самом столько яда, что дополнительная интоксикация уже никакой роли не играет.

Я похлопал рукой рядом с собой. Пусто.

— Где Кирыч? — сипло выдавил я.

— В магазин побежал… Ты хоть помнишь, что вчера было? — Марк с осуждением смотрел на меня.

— А что вчера было?

— Пустяки, — оскорбленно сказал Марк. — Так, ничего особенного. Ты опрокинул на мои дорогие джинсы вино, а еще выперся на сцену и пел свадебный марш.

— Чушь, его не поют!

— А ты пел! — заупрямился Марк.

— А этот… гусь, то есть Ханс?

— Тоже ничего. Он вызвал такси и отправил нас спать. В машине тебя начало тошнить, и я…

— И даже с нами не поехал? — перебил я.

— Ты был так омерзителен, что ни одна вокзальная шлюха тебя бы не захотела.

Марк аж затрясся от злости.

Показался Кирыч со стаканом, полным грязноватой водицы.

— Выпей рассолу, — сказал он голосом сестры-сиделки.

— Лучше дай ему яду! — сказал Марк.

Что это с ним сегодня? Критические дни?

— Кто там? — крикнул я, допечатывая последний абзац о мценской душительнице.

— Доигрался! — сурово сказал Кирыч, входя в комнату. — Почитай, что мне сегодня пришло.

Он кинул мне на стол распечатку электронного письма. В нем некий Schnitzler просил Кирыча найти «красноволосого юношу», с которым автор месяц назад познакомился в клубе «Makaka». «Я думаю, „Ilija“ — это моя судьба», — писал он.

— Почему по-немецки? Ханс и по-русски хорошо говорит! — удивился я и прикусил язык.

Взгляд Кирыча был тяжел.

— Это ты сам у него спроси! Я-то, дурак, отдал письмо на перевод. Думал служебное. Знаешь, как меня теперь коллеги называют?

— Как?

— Ханума!

Я почувствовал как кровь приливает к лицу. Мысли вместе не собирались.

— Какая ханума? — в комнате появился Марк и, быстро поняв в чем дело, цапнул злосчастный лист.

Я сделал вид, что перечитываю текст на экране компьютера. Кирыч изобразил соляной столб.

— «Пришла пора, она влюбилась» — ехидно продекламировал Марк.

— Никак по-немецки читать научился, — сказал я.

— Что значит «либе», я знаю, — самодовольно произнес Марк.

Я вырвал у Марка письмо и начал вдохновенно врать, делая вид, что перевожу:

— Можно попытаться найти друга Ильи. Его зовут Марк. У него блондинистые волосы и, кажется, голубые глаза. Он, возможно, часто бывает в клубе «Макака». Может быть, там работает.

— Водкой что-ли торгую, — удивился Марк.

— Нет, собой, — сказал я. — Не котируешься ты у иностранных миллионеров. Твой удел — трактористы.

— Подумаешь, — обиженно протянул Марк и, повернувшись к Кирычу, протянул. — Как думаешь? Не выдать ли нам Рыжика замуж? Представь, Киря. Он — в белой фате, я — подружка невесты, а ты будешь кидаться рисом. Или чем там, в Германии, принято бросать в новобрачных… У тебя что-нибудь болит?

Кирыч смотрел на меня так, будто я без спросу лишил его невинности. Сорвал цветок любви, даже рук не помыв.

— Болит, — сказал он. — Еще как болит, — и укоризненно покачал головой.

Смотреть на оскорбленную добродетель без слез было невозможно.

— Не видать нам Парижа и Лазурного берега, — мрачно сказал я. — На старости лет нас сдадут в богадельню и похоронят за казенный счет.

— Вот и славно, трам-пам-пам, — сказал Марк.

— Предупреждаю, врать не буду!

— Никто тебя и не заставляет! — сказал Марк. — Просто веди себя прилично!

Я взбеленился. Смотрите какой правильный!

— Вот уж кому надо подумать о хороших манерах, так это тебе! Кто пугал лифчиками пожилую женщину? Я?

— Я только размер спросил! В шутку!

— Вот и я пошучу! Я назову Марь-Иванну «тещей» и буду страстно лобзать тебя в публичных местах, — я вытянул губы трубочкой. — Зацелую до смерти!

— Только не это! — в ужасе закричал он. — Мама не переживет!

— А мне какое дело? — пожал я плечами. — Если ей не нравится сын — гей, пусть поищет себе другого, нормального.

— Она умрет! — застонал Марк. — Прямо тут и рухнет!

Перспектива получить хладное тело марусиной мамы меня, конечно, не обрадовала. Только я был уверен в обратном — это она устроит нам ад на 84 квадратных метрах.

Мое гостеприимство иссякло почти сразу после переезда в Москву. Тогда, только-только обзаведясь собственным (пусть и съемным) жильем, и не успев им особенно насладиться, я был вынужден терпеть соседство друга моего двоюродного брата. Хлопец выселил меня с дивана на раскладушку, регулярным умываниям предпочитал обтирания едким одеколоном, днем требовал экскурсий по Москве, а вечером — чтобы я выпил с ним пива за компанию, потому что «отдых без пива, время на ветер». Прикинув, что мне дороже — расположение полузнакомого земляка или здоровая печень вкупе с чистым воздухом в квартире, однажды утром я упаковал его вещи и выставил за порог.

Марк со мной солидарен. Более того, он может сказать нежданным претендентам на стол и кров что-нибудь похлеще вежливого «нет». «Ночлежный дом закрыт», например. Неудивительно: тренировки марусиного жестокосердия проходили в экстремальных условиях.

Как-то Марк приютил на пару дней барышню. Она была вменяема ровно до той поры, пока в ней не заговорила оскорбленная женственность. Однажды ночью Марк обнаружил гостью в своей постели и был вынужден спасаться бегством. Вообразив себя несправедливо обманутой, она в лучших водевильных традициях попортила Марусе физиономию, а потом чуть не вывалилась из окна.

— Сказала, что инопланетянка и собралась на родную звезду, — с ужасом вспоминал Марк.