Константин Кропоткин - Содом и умора

Загремели фанфары. Народ вздрогнул и хлынул от бара к сцене, где ожидалось выступление Зинаиды. Возле стойки остались только заядлые алкоголики, конкурентки ослепительной Зинки и наш немецкий гусь, вооруженный двумя емкостями — в правой бокал с красным вином, в левой — маленькая рюмка с водкой. «Он еще и жмот», — подумал я. Ой, а с ним кто? Рядом с Хансом скакал Марк, пытавшийся перекричать рев толпы, ожидающей диву. Ханс непонимающе развел руками и умоляюще посмотрел на меня.

— Фой е ! Фой е ! — расслышал я.

Уроки немецкого не прошли даром. Хорошо недооценивать друзей. Так, любой их поступок становится неисчерпаемым источником положительных эмоций.

— Рубашечку, наверное не отстирать, — глянул на рукав Марк.

— Заткнись! — с обворожительной улыбкой сказал я. — Чтобы ваше случайное знакомство состоялось, мне пришлось пойти на крайние меры. Сейчас твоя задача произвести на гостя столицы впечатление. Улыбнись, что ли.

Марк послушно оскалился. Точь в точь, как на приеме у стоматолога. «Коренной справа — утерян, нижний резец — кариес», — чуть было не сказал я.

— Это мой друг Марк, — сообщил я Хансу. — Его бабушка была немкой. Он хотел поговорить с вами о родине его предков.

— При чем тут «огонь»? — не поверил Ханс и добавил. — Мой папа не воевал. Он только лечил раненых.

Кажется, он заподозрил, что Марк требует компенсации за родственников, сгинувших в печи нацистского концлагеря. Ситуация осложнялась. Вряд ли Ханс согласится пожертвовать Марку все движимое и недвижимое имущество из чувства вины.

— Мой друг всего лишь хотел спросить, нет ли у вас зажигалки, — сказал я.

Ханс недоверчиво оглядел Марка.

— Ваш друг не курит, — безапелляционно заявил он.

— Почему это? — удивился я.

— У него хороший цвет лица и на радужной оболочке глаз нет никаких изменений.

Скажите, какой Шерлок Холмс! Сейчас он скажет, что Марк живет в коммуне «Содом и умора» и занимается тем, что облапошивает богатых иностранцев.

— Может быть, он просил огня для вас? — пристально посмотрел на меня Ханс. — Вы курите не меньше пачки в день.

«Неужели зубы черные? — мелькнуло в голове. — Вот стыд-то!».

— У вас камни в левой почке, вы нерегулярно питаетесь, — продолжил Ханс зачитывать результаты импровизированных анализов.

— И прыщ на заду, вызванный эдиповым комплексом, — добавил я, пытаясь удержать инициативу, которая стремительно ускользала в немецкие руки-лопаты.

— Что он говорит? — встрял Марк, не понявший из нашей беседы ни слова.

— Говорит, что уже влюблен в тебя без памяти и завтра переведет на твой счет пару миллионов, — сказал я.

— Чек вас не устроит? — спросил Ханс по-русски и улыбнулся, демонстрируя жемчужные зубы.

Дантисты над ними неплохо потрудились.

«Гансик — полиглот», — с ужасом понял я.

— Вы врач? — осведомился я по-русски, не желая больше вспоминать Эллу Багратионовну.

— Сейчас работаю финансовым экспертом, но в молодости я три года изучал восточную медицину, — пояснил он. — Тогда это было модно: Тибет, буддизм, дети-цветы… Помните?

— Нет, не помню, — сказал я оскорбленно. «Он, что, думает, мы ровесники?» — подумал я и добавил. — Но выпить за это надо.

Я выхватил рюмку из хансовой лапы, влил в себя прозрачную жидкость, а потом громко задышал. Напиток, вопреки ожиданиям, оказался экзотическим. Ах, все равно! Главное, что не слабее водки.

Через пару минут жизнь показалась мне прекрасной и удивительной. Ханс, придвигаясь ко мне брюхом, что-то втолковывал по-немецки. «Пушкина в оригинале он точно не читает», — подумал я. Это значит, что потеряно еще не все.

Я блаженно улыбнулся.

— Скажи ему, чтобы говорил по-человечески, — вернул меня Марк на грешную землю.

— Сам скажи, — огрызнулся я, но замечание к сведению принял. — Ханс, ваш новый друг предпочитает язык своей матери.

Господи, как неповоротлив этот немецкий! «Muttersprache» — надо же догадаться так назвать «родную речь»?

Ханс послушно перешел на борьбу с непокорными русскими падежами и в большинстве случаев одерживал победу. Он говорил несколько деревянно, но грамматически правильно. Хотя, может быть, моя снисходительность была чем-то вроде платы за хансову предупредительность. Втроем мы перекочевали за стол с мраморной крышкой. Официант, как и бармен, ряженый в футболку с мартышкой на груди, принес еды (много травы и чуть-чуть мяса), два бокала белого вина и рюмку с жидкостью коньячного цвета. Текила, кажется.

— Все стало вокруг голубым и зеленым, — пропел я, чувствуя как огненная вода бежит по пищеводу.

— Прекрати, перед иностранцем стыдно! — зашипел Марк.

— Свахи разные нужны, свахи разные важны! — парировал я.

Марк с неодобрением посмотрел на меня и перешел к самопрезентации.

— Знаете, Ханс, я мечтаю отправится в кругосветное путешествие. Помните, как у Жюля Верна?

Вот они — преимущества телевидения. Марк, вряд ли читавший затейника Жюля, мог с легкостью на него сослаться. Ханс вежливо кивал.

— Вы, наверное, много путешествуете, — предположил Марк и сделал бровки домиком, что означает у него крайнюю степень участия.

— Да, я очень часто по дороге… — начал Ханс.

— «В дороге». Как вариант — «в пути», — автоматически поправил я и еще раз попытался приступить к своим обязанностям. — Марк — очень хороший. Еще не старый — всего 30 лет. Разбирается в раздельном питании, раз в неделю ходит в фитнес-центр и очень хочет жить на Лазурном берегу.

Марк залился краской. Скажите пожалуйста, прямо как дева после первого поцелуя. Я тяпнул еще одну рюмашку, чудесным образом оказавшуюся передо мной, и заел жар листиком салата. Марк посмотрел на меня так, будто трава, которую я грыз, была смыслом его существования.

— Я пью только вино, — печально улыбнулся он.

— Не учите меня жить, — огрызнулся я, догадавшись, кто причина его вселенской скорби.

Я отвернулся. Если Марк считает, что справится без меня — битте шен! В дальнейшей беседе я участвовал лишь краткими междометиями, выражающими то сомнение, то участие, то согласие. Судя по недоуменному взору Ханса, попадал не всегда в строчку, но мне уже осточертело ломать комедию.

Впрочем, голубки, кажется, нашли общий язык. Немец тряс головой как китайский болванчик. Марк повествовал о своей нелегкой доле. Все складывалось наилучшим образом. Скоро Маруся уедет и будет присылать нам открытки: карнавал в Рио, моды в Милане, балы в Вене…

— Пам-пам-па-па-па-па-па, — вполголоса начал я напевать марш Мендельсона.

Сделалось тоскливо.

— Завтра я улетаю домой, — прервал мою меланхолию Ханс, положив на стол визитку. — Напишите мне…

Удивительно! Я вначале понял, что он сказал, и лишь потом догадался, что фраза была произнесена на немецком. Наверное, все дело в алкоголе. Он открывает доступ к талантам, о существовании которых и не подозреваешь. «Если бы я ходил в школу в стельку пьяным, то наверняка получил бы золотую медаль», — подумал я. Я хотел заржать, но удержался, опасаясь, что Ханс меня неправильно поймет.