Константин Кропоткин - Содом и умора

— У кого бы занять? — вслух подумал Кирыч.

— Еще чего?! — вспыхнул я и укоризненно посмотрел на Марка.

Он демонстрировал скорбь: плечи опущены, голова ничком. Признаться, выглядело очень правдоподобно, как и полагается тетке по имени «Безответственность», ряженой «Наивностью». Подумав об этом, я ожесточился.

— Не выдать ли нам Марусю замуж? — сказал я. — Найдем богатого старичка и будем трясти его, как грушу. Я устроюсь к дедуну бутерброды делать, Кирыча возьмем садовником. Старикашка умрет и нам достанется все его состояние.

— Лежалый товар, — включился в игру Кирыч.

— На крайний случай, можно сдать в аренду, — сказал я, критически разглядывая марусины костлявые прелести. — Тогда ты, Кирыч, будешь сидеть на кассе, я — на телефоне: «Хотите Марусю в рассрочку? Нет проблем. На шесть месяцев — пятьдесят процентов предоплата».

Марк задохнулся от нашей наглости:

— Почему это меня замуж?

— А кого еще? — удивился я. — Я слишком умный. Таких старички не любят. В моих глазах видны их недостатки. Кирыч толстый и волосатый. Он, конечно, мог бы сыграть роль Господина. Но все мазохисты почему-то бедные.

— Потому и бедные, что мазохисты, — сказал Кирыч.

— Остаешься только ты. Внимание, на торги выставляется королева красоты Маруся Курчи! — заорал я сирени за окном.

— Моя фамилия Курчатов, — строго сказал Марк.

— Да хоть Куродыров, — отмахнулся я. — Имей ввиду. Жрать в доме нечего. Денег нет и не скоро появятся. На рынке продажной любви наше с Кирычем старое мясо вряд ли будет пользоваться спросом. Ты единственный в этом доме, кого можно рассматривать, как сексуальный объект.

О формуле идеального любовника «красота помноженная на глупость равно бесподобный секс» я дипломатично умолчал.

— И вообще, — добавил я от чистого сердца. — Как мне надоело это жалкое существование. Перебиваемся с хлеба на воду…

— Работа — дрянь, — добавил красок к душераздирающей картине Кирыч.

В нашей троице нет трудоголиков. Но в принципе мы готовы отдаться любимому делу. Беда в том, что оно еще не нашлось, а есть те, что помогают не умереть с голоду. Я пишу глупости для газет, на которые (и на газеты, и на глупости) даже смотреть противно. Спекуляции акциями, которые проворачивает Кирыч обогащают клиентов его банка, но мало сказываются на собственном благосостоянии. Марк впаривает дуракам страховки на случай всемирного потопа, хотя у самого даже медицинский полис куда-то потерялся.

Мы — каждый по-своему — терпеть не можем свою работу, но вынуждены смириться, надеясь, что рано или поздно выход найдется.

Лучше, конечно, раньше.

— К нам в банк один пожилой немец приехал, — задумчиво сказал Кирыч. — Опытом делиться. Большой, как дирижабль.

— Думаешь, из нашей славной когорты? — заинтересовался я.

— Очень может быть.

— Решено, отдадим за него Марусю, — сказал я.

— Не хочу толстого! — захныкал Марк. — У меня не получится. Я по-немецки только «Хэнде хох» знаю.

— А я на что? Даром что ли срок в немецкой спецшколе отбывал? — воскликнул я.

— Рыжик! Ты и в постели переводить будешь? — ехидно спросил Марк.

Язвит, значит согласен. За отзывчивость я поставил бы Марку памятник. Это единственное, что примиряет меня с его существованием. Нет такой авантюры, в которую бы Марк с удовольствием не ввязался. В сентябре он на спор украл килограмм совсем не нужной нам кильки. Впрочем, за «кражу века» мы жестоко поплатились. Кильку мы забросили в шкаф и забыли, а потом до холодов в квартире воняло тухлятиной, будто ее выбрали своей могилой все покойники города. Кто бы мог подумать, что кулек рыбы может благоухать, как дохлый кит?

— В немецкой постели тебе надо знать только два слова, — начал я курс молодого бойца, — «Ja» — то есть «милый, я готова», и «Nein» — этим ты можешь передать всю гамму нахлынувших на тебя чувств от «О! Какой у тебя большой» до «Ах, душенька, только с презервативом». Надеюсь, что дед достаточно дряхлый, плетки, фаллоимитаторы и прочая ерунда его уже не интересует.

— Пенсионеры — самые частые посетители секс-шопов, — сказал Кирыч.

Марк вытаращил глаза:

— Я хлестать себя не дам!

— Может, ты будешь садиста изображать? — успокоил я. — И вообще, еще неизвестно, захочет ли тебя немецкий дирижабль. Значит так. Кирыч: ты должен узнать состояние его счета, и расписание гастролей — в какой гостинице живет, где обедает, чем занимается вечером. Неплохо было бы втереться к нему в доверие и между делом присоветовать какой-нибудь гейский клуб.

— Лучше «Макаку». Там денег за вход не берут, — посоветовал Марк — знаток ночных заведений.

— А тебе, Маруся, жертвую последние двести рублей, — протянул я мятые купюры. — Купи что-нибудь для красоты.

— Даже на эпиляцию не хватит, — скривился Марк.

— Зато на резиновую шапочку для бассейна в самый раз, — сказал я. — Ею ты убьешь сразу трех зайцев. Во-первых, выделишься из толпы — главное правило для валютной проститутки, во-вторых, покажешь немчику готовность к водным процедурам — это бодряще подействует на его либидо, а в-третьих, скроешь плешь на голове.

Марк с воем понесся к зеркалу.

— Ну-ну, я пошутил, — сказал я в ответ на укоризненный взгляд Кирыча. — Не плешь, а слегка редеющие локоны.

Мое требование собрать информацию на потенциального жениха Кирыч воспринял так, будто я предложил ему за хлебом сходить. Его моральные принципы не перестают меня удивлять. С одной стороны, если бы оценки по поведению ставили до гробовой доски, то Кирыч и на тот свет отчалил бы перманентным «отличником». Окрестные старушки по неведомым мне причинам не чают в нем души. Каждый раз, когда мы выбираемся в город, как из-под земли вырастает Розочка, соседка-пенсионерка, и начинает терзать Кирыча дворовыми сплетнями и собственным анализом непростой политической ситуации. Кирыч согласно кивает головой, а мы с Марком нервно поглядываем на часы. Кассирша в мясном отделе при виде его светится, как юбилейный рубль, потому лишь, что каждый раз при встрече он говорит ей «спасибо». Но активное участие в исполнении христианских заповедей у Кирыча странным образом уживается с готовностью к грехопадению, при условии если в нем принимают участие близкие люди. Кирыч, конечно, не станет воровать кильку, как Марк, но и не спросит откуда на обед взялась жареная рыба.

Досье на гражданина Германии Ханса Шнитцлера он добыл уже на следующий день. В отделе безопасности даже не поинтересовались, зачем Кириллу Андреевичу секретная информация.

Содержимое пухлой папки говорило… нет… кричало, что этот шанс нам упускать нельзя.

— Раз-два-три-четыре… — Марк вполголоса считал нули из справки о состоянии банковского счета Ханса.