Константин Кропоткин - Содом и умора

— Тебя никто не спрашивает! — вскинулся Марк.

— Подумаешь! — Кирыч сложил руки на груди и воинственно закинул ногу на ногу.

— Да, — согласился я. — Тут надо бы подумать, какой твой принц из себя.

— Весь из себя, конечно, — фыркнул Кирыч, зная вкусы Марка не хуже моего.

— Во-первых, умный, — заявил Марк. — Во-вторых…

Он задумался.

— Вот если бы славины плечи приставить к герочкиной голове… — наконец, сказал Марк. — …Нос чтобы, как у Феди, а попка, как у Адама…

— Чем тебе зад Гека не нравится? — поинтересовался я, вспоминая накачанные футболом выпуклости бывшего марусиного фаворита.

— У него дынькой, а надо чтобы была яблочком, — пояснил Марк.

— Персиком не хочешь?

— Таким же румяным? — загорелся Марк.

— Таким же волосатым, — поправил я.

— Пусть будет персик, — покорно согласился Марк. — Если уж совсем много шерсти, то можно удалить.

Кирыч поежился, и надо сказать, у него были на то все основания.

— А что кроме волос должно быть у твоей мечты в штанах? — сменил я тему и многозначительно опустил глаза ниже марусиного ремня.

— Ты лучше дальше расскажи! — вспыхнув, потребовал он.

— И вот, — охотно продолжил я. — Сидишь дома, весь в бинтах, и думаешь о том, что никогда тебе не увидеть моего спасителя…

— Никогда! — с горечью констатировал Марк.

— И вдруг — подхватил я. — Раздается звонок в дверь и заходит Он! С цветами, с носом, с плечами, все как заказывали. Ты, говорит, Маруся, любовь всей моей жизни. Пошли ко мне проживать мои миллионы! Взял он тебя за руку и…

Зазвенел звонок.

— Ик, — только и смог я произнести.

— Фуф! — сонно фыркнул под ногами Вирус.

— Ик! — повторил я после второго настойчивого звонка в дверь.

— Ну, и дела! — озабоченно сказал Кирыч, вставая из-за стола.

— Эээ, — испуганно заблеял Марк и пошел следом.

— Парень, — сказал Кирыч, поглядев в глазок.

Он странно посмотрел на меня и спросил:

— Чего хотели?

— Заказывали? — послышалось из-за двери.

— Кого? — срывающимся голосом выкрикнул Марк, прячась за Кирыча.

— «Мечту». Три штуки.

— Ах, пиццу!.. — с облегчением произнес я, вспомнив название обещанного лакомства. — Ик…

— Money? — отшатнулся Деде.

Соседи по ванне, лежавшие прежде нарочито-безразлично, повернули головы на источник шума, синхронностью напоминая водных танцоров. Даже удивительно, почему они при этом дружно не задрали ноги.

Атлет с лицом ангела согласно кивнул и, выпростав руку из пузырящейся воды, потер большим пальцем указательный: да, согласен за деньги.

— Merde! — рявкнул Деде, выскакивая из ванны, как пробка из бутылки перегретого шампанского.

— Какая цаца, — парировал алчный ангел и завозился.

Он возносил над водой то одну, то другую аппетитность своего тела, еще раз напоминая окружающим, что он — обнаженный, а остальные — голые.

И впрямь, на мясном развале, представленном сегодня, это был безусловно эксклюзивный экземпляр: деликатесное филе, еще более привлекательное от того, что окружали его тощие куриные грудки, суповые мослы, глыбы сала — самый рядовой ассортимент, не лучше некоторых, но и не хуже многих.

На освободившееся после Деде место перевалился крупногабаритный субъект. Судя по золотому кресту на толстой цепи и заинтересованному взгляду, он был не только платежеспособен, но и готов вступить с красавцем в товарно-денежные отношения.

— Биляд! — взвыл Деде, вкладывая в единственно известное ему русское ругательство всю полноту нахлынувших на него чувств. Тут были и обида, и разочарование, и злость и всякая другая всячина, от неподдельной искренности которой мне вдруг стало жаль француза, разменявшего четвертый десяток явно не вчера, а свою рыночную цену так и не понявшего.

Он был таким же, как и все. Обыкновенным.

Позиция, с которой я следил за событиями, была вдвойне удобной. Во-первых, до джакузи было рукой подать. А во-вторых, наблюдая за происходящим, так сказать, из партера, я оставался незамеченными: ту часть барной стойки, за которой я примостился, затеняли разлапистые ветки поддельного фикуса, позволяя веселиться в свое удовольствие. «Кстати, интересно, отчего это в саунах никогда не бывает настоящей зелени», — подумал я, смахивая пыль с фальшивого листа, топорщившегося мне прямо в лицо. Достойный ответ дать было некому: в гей-сауне «Коннект» было принято говорить совсем неразборчиво, словно густой и теплый, как блинное тесто, воздух отнимает у людей все разговорные способности, заменяя их какими-то словесными кочерыжками.

Вот и Кирыч, неторопливо потягивающий свое пиво из пузатого бокала на короткой ножке, издавал только «ну» и «ага» в ответ на бурливое, но тоже невнятное говорение Марка.

Приплясывая возле Кирыча, Марк рассказывал какую-то чрезвычайно длинную и столь же чрезвычайно сумбурную историю своей прогулки по старинному замку, сплошь завешанному золотыми канделябрами, рыцарскими доспехами и почему-то портретами Мао Дзедуна.

— Сон в руку! Сбудется-сбудется… — припевал Марк, имея ввиду непонятно что: не то канделябры, не то китайского вождя…

— Когда рак на горе… — сказал я, не особо рассчитывая привлечь к себе марусино внимание.

— Vodka, — потребовал Деде, очутившись на противоположной от нас стороне бара. — Big! — он широко развел руки и сделал еще одно уточнение. — Very big!

Бармен кивнул и в руках Деде мигом оказался большой граненый стакан, до краев наполненный прозрачной жидкостью. Француз сделал глоток и задохнулся, выпучив глаза на понятливого бармена. Тот сочувственно улыбнулся.

— Ха-ра-шо! — отдышавшись, продекламировал иностранец и завертел головой.

— Ложись! — шепотом скомандовал я.

Ясное дело, искал он не красавца, который, похоже, выторговал себе положенную цену, и теперь, приобняв нового клиента за бычью шею, шептал ему что-то соблазнительное.

— Французы идут! — предупредил я Марка.

Тот замер на полуслове и, вмиг поняв в чем дело, скроил недовольную гримасу, которая, как моментальная зараза, вмиг отпечаталась на лице Кирыча, посмотревшего на Марка, на меня, на Деде и сделавшего те же выводы.

— Надоел хуже горькой редьки, — сказал Марк, неохотно переходя к французофобии, в последнее время ставшей для него рядовой повседневностью.

— Угу, — буркнул Кирыч и уткнулся в недопитое пиво.

— Salut! I am DeDe! — сказал он, появившись у нас дома в прошлое воскресенье поздно вечером.

При себе нежданный гость имел бутылку шампанского из Шампаньи и письмо от Феликса по кличке Чук, отчалившего в Париж рецензировать для какого-то издательства перспективную русскую литературу.

Из письма следовало, что Деде — интересный в своем роде драматург, который отчего-то уверен, что только Россия может дать ему достаточно впечатлений для новой пьесы.