Юрий Петкевич - С птицей на голове (сборник)

Назавтра мальчик проснулся на руках родительницы, уже в автомобиле, за рулем которого сидел самый старший его брат Филарет, и Ваня догадался, что это к нему, проживающему отдельно и имеющему собственный автомобиль, мать вчера ходила договариваться о поездке в Гробово. Мальчик, затаив дыхание, стал рассматривать в окошках картины, которые, как бесконечный свиток — с одной стороны раскрывались, а с другой — собирались. Иногда вдали на дороге показывалась железная муха и медленно приближалась навстречу, а приблизившись до размеров чудовища, мгновенно, со свистом проносилась мимо. Но скоро Гробовы съехали с хорошей дороги на проселочную и стали прыгать по корням деревьев и объезжать бесконечные огромные лужи. Теперь редко встречались автомобили. Вокруг шумел дикий лес, изредка прерываемый речками, лугами, полями и деревнями с разоренными церквями и кладбищами. И конца и края не было видно этому мучительному пространству, от которого исходило уныние бесконечное. И люди, что встречались по дороге, на полях либо в деревнях, казались путешественникам братьями и сестрами — оттого, что выражение лиц у всех оказывалось одно: от страданий — блаженное. Лица у людей были как на старинных иконах: черные, смирные и строгие. Ваня с таким вниманием глядел в окно, что только через несколько часов вспомнил про отца и увидел его. Митрофан Афанасьевич сидел впереди, рядом с Филаретом, и молчал, как и Ваня, всем своим существом устремленный к проплывающим картинам, полагая, что видит все это в последний раз. А Ваня почувствовал, что и мама, и брат тем более едут неохотно в Гробово, и догадался, что они отправились на родину по прихоти больного старика. Осознав, что умирает, тот пожелал в последний раз навестить Гробово, в котором родился, и оставшихся в нем родственников. Невольно избороздившие чело Митрофана Афанасьевича нахлынувшие на него воспоминания незаметно перетекали в печаль, неуловимо смешиваясь с реальностью, и от этого путешествие на родину походило на сон и несомненно становилось для старика трогательным и увлекательным, и поэтому прекрасным, но ВРЕМЯ, оглянувшись назад из автомобиля на проплывающие мимо селения, и эту красоту превращало в ничто — а Марфа Ивановна давно выплакала все слезы, и лицо ее окаменело.

Дорога была тяжелая. Часто автомобиль так встряхивало, что Ваня прыгал на сиденье, а взрослые головами стучались о потолок. В конце концов машина въехала в огромную лужу и увязла в ней. Филарет вытащил из автомобиля мать с бамбуковой тросточкой и на руках перенес через лужу, а затем и младшего брата — и Ваня тоже остался в ботиночках. Но Митрофан Афанасьевич сам пожелал передвигаться и разутыми ногами, как и Филарет, подымал муть в теплой воде. Такие приключения, несколько раз повторявшиеся, очень Ване понравились, потому что то незнакомое и таинственное, что он видел из окна, в таких случаях можно было пощупать, унюхать и даже попробовать на зуб. Природа Ваню привлекала, и весенние краски изумляли; он почувствовал счастье на невеселой земле, и полюбил даже грязь, и завидовал взрослым, которым приходилось перебредать лужи и стоять босиком в колючей траве — то, что она колючая, Ваня узнал не ногами, а ладонями, покуда Филарет выезжал из воды на освобожденной от пассажиров машине.

Митрофан Афанасьевич начинал узнавать родные места, указывая дрожащим пальцем; но чем ближе подъезжали к Гробову, тем мальчику становилось печальнее, наверное, от пресыщения робкой души красотой и предчувствия чего-то необыкновенного. Ваня взволновался до такой степени, что слезы выступили у него на глазах, и он не выдержал и разрыдался. Вдруг автомобиль остановился, мальчика все бросили, и вынесли из машины босого Митрофана Афанасьевича с позеленевшим лицом, и положили в цветы на траве, среди которых тот ужасно закричал и закашлялся, и Ваня краем глаза даже увидел, как от такого крика все нутро отца вывалилось через рот. Ваня осознал смерть — именно в цветах. Благо дверки в горячей машине остались открыты, мальчик выскочил из нее, зажмурив глаза, и побежал в другую сторону от смерти, в лесу повалился в мягкий теплый мох и сильно зажал пальцами уши. Вдали на холме виднелись все те же фиолетовые цветы; тени от берез, волновавшихся на ветру, мотались по ним, и представлялось, что из земли подымается дым. Когда руки Ванины ослабели и слух возвратился к нему, он ничего страшного и вообще человеческого не услышал. Под горячими солнечными лучами он разомлел и забылся под неумолкаемое птичье пение.

Очнулся мальчик в движущейся машине на руках матери. Все пассажиры сидели на своих местах, в том числе Митрофан Афанасьевич, несколько раз засмеявшийся без всякого, казалось, на то повода. Ване рассказали о причине перемены отцовского настроения: оттого что автомобиль прыгал на дороге по корням деревьев, внутренности у старика растряслись, и черви, которые сосали из него силы, — «вышли», но, возможно, — еще и под влиянием чистого лесного воздуха, которым больной надышался, когда машина застревала в лужах. Митрофан Афанасьевич время от времени повторял, каждый раз удивляясь: «Как легко мне дышать! Как хорошо!» Всем стало ясно, что старик выздоровеет, и теперь поездка в Гробово теряла всякий смысл — подумалось родным Митрофана Афанасьевича. Сейчас уже Марфа Ивановна принялась часто останавливать автомобиль: ей надоело столь долго ехать, и — прогуливалась около дороги, опираясь на бамбуковую тросточку. Все чаще и чаще с возвышенностей открывались необозримые дали. Ваня, как зачарованный, раскрыв рот, оглядывал манящую воздушную голубизну, забывая про находящихся рядом — пусть и родных, и раз вслух восхитился и, спохватившись же, заозирался вокруг. Но отец и мать, наверное, не услышали, а Филарет, которого особенно тяжко мучило прекрасное, при остановках в таких благодатных местностях стал прятаться от родителей: хоть в овраг, хоть за куст, — пытаясь застрелиться (он имел пистолет); а когда Митрофан Афанасьевич выманил у него пистолет, пытался зарезаться — может быть, боясь увидеть родину, где не бывал много лет со времени переезда в Октябрь в отличие от остальных своих братьев, которым посчастливилось побывать на похоронах дяди Тимофея. И добрались бы нежные путешественники в Гробово такой ленивой прогулкой — неизвестно, если бы Филарет сам не попросил привязать себя к сиденью автомобиля, и — поехали не останавливаясь. И вот — Митрофан Афанасьевич и Марфа Ивановна зарыдали: Гробово, еще невидимое за пышным лесом, выдало себя петушиным пением.

Автомобиль выбрался из леса и скатился с возвышенности в долину к речке Сосне, на другом берегу которой и располагалось Гробово. Не доехав до старого горбатого моста, Филарет свернул в сторону и по бережку приблизился к единственному на этой низкой стороне ветхому домику, с хозяйственными постройками, еще более дряхлыми, и с запущенным садиком. Как машина остановилась, Ване сделалось пусто от разочарования, ему хотелось ехать и ехать все далее, до какого-то совершенно необыкновенного места, которого он и не мог представить. Взрослые вылезли на траву, вслед за ними и мальчик, скрепя сердце. И даже тучка затемнила берег, где прохаживался ветерок, и после душного автомобиля Ваня задрожал от вдруг нашедшего на него легкого озноба.