Константин Кропоткин - …и просто богиня

— Не могу. Женщина нажаловалась. Нельзя отдавать паспорта, мы же можем списать все данные и их использовать. Скандал подняла настоящий.

— Вы же не будете списывать.

Она утянула паспорт в свою будку, вложила в него мой билет и, определив на одну из полочек, шлепнула по стойке номерком. «21» значилось на тусклом белом пластике.

Бассейн старый, построен в советские времена — дорогие и красивые породы камня поразбиты, залатаны как попало, я пожалел, что не взял с собой шлепанцев. Емкости для одежды смешные, раритетные — металлические, грязно-желтые, облезлые, с окошечками и ручками под ними; прокручивая ручки, следует вписывать в окошечки нужные цифры и буквы — шифр, как в камере хранения на вокзале.

Разделся, поместил тряпье в свой двадцать первый отсек, покрутил колесики, закрыл, да тут же открывать пришлось — шапочку плавательную забыл, привычки нет плавать в шапочках. В последний раз она мне понадобилась, наверное, в третьем классе школы, то есть много лет тому назад. Последние три-четыре года, которые я хожу в бассейн более-менее регулярно, шапочки плавательной от меня никто не требовал. Но это было в иностранном, немецком бассейне — может, у них там какие-то особенные очистные установки, которым волосы не помеха.

А это советский бассейн. Вернее, постсоветский — полы в умывальне выложены гранитом красивой красновато-серой фактуры, а сами душевые кабинки облицованы голубенькой плиткой, демонстративно функциональной, бедной, приобретенной явно от нужды, а не красоты ради. Правда, контраст этот я разглядывал, когда уже сердце вовсю колотилось, а желание плавать, и прежде не очень отчетливое, испарилось без следа.

— Я свой шкафчик не могу открыть. Не поможете? — спросил я лошадиную женщину.

— Вы что, читать не умете? — поднимаясь, закричала она. Показывая аутентично крупные желтые зубы, она гудела, а не гикала. — Читать надо, как пользоваться.

Она выскочила из своей будки, хлопнула по стене — по бумажке, где было мелко прописано что-то официальное.

— Читайте! Вот! — хорошо хоть не лягнула.

— Может, все-таки откроете? Или мне так и стоять? — был я уже в трусах, на шее очки плавательные болтались. — Может, дверь заело, открыть не могу.

— Я вам сказала, — она сообщила, что никто ничего не хочет знать, что не понимают, что… побренчала ключами, протопала к нужному месту, вскрыла мой двадцать первый номер и под вой сирены с торжеством произнесла. — Вот. Все работает.

— Но у меня-то не открывалось.

— А у меня почему открывается? — она покрутила тумблеры, с грохотом дверь закрыла. Затем покрутила колесики на внешней стороне и дверцу открыла. — Все работает, — вопила она громко, но никого не удивила, мужчины справа и слева занимались каждый своим делом: одевались, раздевались, терли себя полотенцами, рылись в сумках и пластиковых кульках. — Работает все. Видите.

Я произвел те же действия, но дверь не поддавалась.

— На кнопку нажимать надо! Смотреть надо!

— Я платил 600 рублей за вход, чтобы вы на меня кричали? Прелестно, — я засмеялся, как делаю всегда, когда чувствую, как к горлу подступает душная гневливая волна.

И вот: и плитка в душевой показалась уродливой; не сумел восхититься и инженерной мысли — чтобы полилась вода, там нужно нажимать на резиновую вздутость, вмонтированную в пол. Ни температура воды, ни ее интенсивность не регулируется — отсутствие выбора вполне советское. Такое же безальтернативное, как и злыдни-вахтерши. Буквально недавно разговаривал с одним иностранцем о советизме, спрашивал у него, умного, когда же обновится кровь, когда уродство это сделается прошлым окончательно. «Советский Союз продержался 70 лет», — сказал он. «То есть еще три поколения надо», — сделал я не очень утешительный вывод, стараясь не думать, где приобретенный советизм, а где свойства национального характера, предпочитающего орать, а не разговаривать. Если не понять, то лучше уж и не думать, но лезла уже в голову одна одутловатая блондинка, которая рыкала на входе в бассейне немецком и при ближайшем рассмотрении оказалась русской женщиной по имени «Natalia», а по фамилии — насколько я помню табличку на ее пышной груди — «Semjonowa».

Шапочка пригодилась — вода в постсоветском бассейне была даже горяча, но располагались дорожки прямо под открытым небом, и в этот холодный октябрьский день уши прикрыть было все-таки не лишним. Плавал истово, вымывая ненужную злость. Пловцы друг другу не мешали, перемещаясь наподобие машин по автобану — со скоростью примерно одинаковой и на одном друг от друга расстоянии. Удивило то, что молодежи не было. Были узловатые старики, чемоданистые мужчины, женщины кустодиевых пород — а молодых ни одного, хотя Москва, если судить по центральным улицам — город молодежи; ее необычайно много, особенно в сравнении с Западной Европой, скорее, бодрящейся, нежели бодрой.

Уходил умиротворенным. Женщина-лошадь даже повеселила напоследок: стоя меж рядов кабинок, с жестикуляцией прямо-таки артистической она рассказывала что-то мужчине средних лет (сутулому, с обмотанными полотенцем чреслами) — производила сложные пассы вкруг его белого живота, будто ощупывая у полукружья невидимый слой. Неужто кокетничала?

Какой бы ни была обстановка, вода всегда настраивает меня на нужный лад — и мысли приходят в голову забавные. Подумал о том, что вместо одного билета в бассейн можно было б купить, наверное, четыре бутылки водки. И не надо тебе ни справки о здоровье, свидетельствующей о том лишь, что владелец ее платежеспособен; ни шлепанцев, едва ли надежно защищающих от грибка, ни прочих причиндалов, которые требуют и денег, и времени, и элементарного желания снова нос к носу сталкиваться с теми, с кем, как говорила моя сибирская прабабушка «срать в одном поле не сядешь» (интересно, — стала ответвляться мысль, — а пошла бы моя прабабушка в вахтерши? нет, вряд ли; она печи класть умела, золото мыть, шила шубы — заскучала б, с книжкой-то, читала прабабка плохо, больше радио слушала). И в том, что вода в Москве стоит много дороже водки, мне привиделся глубокий смысл. Что-то вроде послания государственной важности, которое транслируется во всякой бытовой мелочи. Нет, правда, узнать бы, случайно ли вахтерша так похожа на лошадь? Где тут следы прошлых жизней, а где, как говорится, «жизнь довела»?

Урок преподнесла случайно, походя, не заметив. Так бывает.

Ты идешь вечером, почти ночью, переулками, куда-нибудь в кафе, туда, где посветлей. Выпить вина хочешь. И поесть, в конце-концов. Надо же поесть когда-нибудь. Лицо желтовато-зеленое, взгляд жгучий, в два угля — знаешь, и не потому, что жжет веки. Снова, опять, видишь себя со стороны: короткое пальто-пиджак, тоже зеленый, подпрыгивающая походка, за спиной болтается конец затейливого длинного шарфа.