Борис ШТЕЙМАН - Ночная пуля

Я не на шутку увлекся живописью. Элла принесла мне гол­ландские краски и замечательные кисти. В оснастке - полови­на успеха. Вначале я собирался изобразить чрево кита, а внутри нас, сидящих за столиком и увлеченных игрой. Хотелось с максимальным натурализмом изобразить внутренности этого огромного млекопитающего, медленно плывущего на глубине моря-океяна. Но по не зависящим от меня причинам вместо кита получился обыкновенный российский лещ. Мне кажется, если бы я сумел заключить свои творения в такие же роскошные рамы, как у Михалыча, то мои полотна были бы лучше, чем его. У меня колоссальные планы. Хочется написать несколько натюр­мортов с кашей из детского питания. Думаю изобразить почер­невшую от времени керосинку с маленьким закопченным слюдяным оконцем, за которым трепещет язычок пламени. А на ней стоит светлый, слегка помятый алюминиевый ковшик, в нем закипает каша из "Здоровья" с гречневой мукой. На сизо-кофейной по­верхности образуются лопающиеся пузырьки. Можно было бы даже создать серию картин. Отразить разные стадии кипения с тон­чайшей цветовой нюансировкой. И взять разные типы каш, с ри­совой мукой, гречневой, манной... Не знаю, удастся ли мне все это отписать надлежащим образом... Во время работы меня­ется психическая деятельность, время уплотняется, доставляя странное, сродни наркотическому, наслаждение.

Настолько погрузился в письмо, что не заметил, как вошла Элла.

- Я принесла тебе кобальт, - говорит она сухо, протяги­вая мне тюбик. - Без него не удастся изобразить спинку кита!

"Спинку"... Так нежно про эту громадину! Элла очень опыт­на в этих вопросах, и я прислушиваюсь к ее советам. У нее очень красивые ключицы и совершенно волшебная длинная ложбин­ка, идущая вдоль спины. Особенно когда она упирается руками в буфет.

- Помнишь этих лысых собак? Ну, похожих на борзых? На картинах старых мастеров? - спрашиваю я.

- Грейхаунды, - отвечает Элла. Мне кажется, что нет та­кого, чего бы она не знала. Восхитительная женщина! - У нас их практически нет. Две-три, от силы. Фантастически дорогие! Михалыч хотел такую, прямо извел!

- Я бы тоже не отказался. И вообще было бы неплохо по­жить некоторое время в какой-нибудь старинной картине. На большом столе окорока, большие стеклянные бокалы с вином, не­плохо приготовленная дичь. Вдобавок обнимаешь пышную женщи­ну, одетую в коричневое бархатное платье с большим белым кружевным воротником... И главное - полная неподвижность!

- Неужели ты думаешь, что кто-нибудь принимает тебя за Льва Николаевича? - неожиданно ошарашивает меня Элла. - По­смотри на себя в зеркало! У того были большие усы, крупные черты лица! Он был ниже среднего роста! И ты! Вы же антиподы!

"Что-то случилось! Интересно, что?" - думаю я, медленно вытираю руки, чтобы выиграть время, не торопясь, иду к швей­ной машине. Она стоит у меня на видном месте. Материал по­стоянно заправлен. Меня такими выпадами не собьешь! Сажусь за столик, начинаю шить, строчка получается изрядно кривой.

Элла выносит из прихожей куртку.

- Посмотри на мою! - говорит она. – Ее шил Лев Николае­вич! Ты что, сможешь такую же?!

- Ты просто недоверчива, мой дарлинг! Конечно, смогу! Просто сейчас я отрабатываю новую модель. К тому же нет ни подходящей материи, ни ниток! Да и не до жиру сейчас! Кто в наше время будет покупать произведения швейного искусства? Так, для себя что-то изобретаю. Чтоб, так сказать, не заржавел в бездействии инструмент! - говорю первое пришедшее в голову. - Ни у кого даже в мыслях не возникает... м-м-м... такого странного подозрения!

- Чушь! - с чувством произносит она. - Форменная чушь! Ты им просто необходим... как игрок, партнер! А Михалыч от тебя без ума! Он говорит, что только ты его понимаешь, а боль­ше никто! А из старых жильцов больше никого и не осталось!

- Подожди, - пытаюсь сбить ее с толку фактами. - А Аня, ну, Анна Петровна с первого этажа? Скажешь не из аборигенов?

- Причем тут Нюрка! Она помешана на мужиках! Ей до лам­почки, кто ты! Лев Николаевич или еще кто! - Элла закрывает лицо руками. Плечи и спину ее сотрясают беззвучные рыдания.

- Из-за тебя погиб Валентин! - слышу ее шепот.

"Вот оно оказывается, в чем дело!"

- Это бестактно! - говорю я с деланной обидой. - Ты бы хотела, чтоб убрали меня? Так? - немного помолчав, добавляю: - Я же люблю тебя!

- Ты решил, что я тебя заложу? - она смотрит на меня, неприятно прищурив глаза. - Поэтому?

- Ну, ты даешь! - удивляюсь я. - Подумала, что я боюсь этих молокососов?

Неожиданно резко швыряю нож. Он втыкается в буфет рядом с Эллой. Надо отдать ей должное. То ли трудная жизнь с Михалычем так ее закалила, то ли природная выдержка. Ни один мускул не дрогнул на ее лице.

- Они же не профессионалы! Здоровые, энергичные, жесто­кие, но этого же мало! - пытаюсь вразумить ее я и сразу же встречный вопрос: - Он действительно Женькин отец?

- Ты спятил? - равнодушно интересуется она.

"Или она прекрасно владеет собой, или... я ничего не понимаю…"

- Зачем тебе надо было выдавать себя за Льва Николаевича? Ну, сказал бы, родственник, друг, знакомый, будешь жить во время их отъезда!

- Да, ты права! - соглашаюсь я и добавляю в недоумении - И зачем это я?

- Прекрати! - обрывает Элла, подходит к картине. - Это у тебя здорово получается! Ты - талант! Неужели, правда, что ты никогда до этого не писал маслом?

- Не только маслом, но и не рисовал никогда! - уверяю ее.

- Поразительно! - задумчиво разглядывает она леща, похо­жего на кита. - Как назвал?

- Пока никак... Возможно... "В чреве китового леща". Или просто "В чреве". Еще не решил. Кстати о птичках. Серега знает, что я стопроцентный Лев Николаевич! Ты не находишь крайне подозрительным, что только ты одна меня не признаешь? А?

- Ладно, оставим этот разговор! Если тебе нравится или еще почему-то, то ради бога! Ты талант, можешь себе позво­лять...

- Я, прежде всего, портной, модельер, если угодно, а по­том все остальное, - снова сажусь за швейную машину, и опять получается отвратительно.

- Что-то с аппаратом, - бурчу я.

- Ты знал, что Валентин занимался ядерной физикой?

- А он вроде как-то говорил, инженер, в лаборатории...

- Не притворяйся! Надоело!

- Ты просто не в духе! - покачиваю сокрушенно головой. - Теперь кажется, что знал, а может, и не знал... Ты все время пытаешься меня поймать! И зачем это тебе? – пытаюсь снова обидеться, но выходит неубедительно. Что-то настойчиво пытается соединиться в моей бедной голове. Снова вижу фотографию в ее спальне, на тумбочке. Отец... в университете...

- А где твои зеленые трикотажные штаны? - интересуюсь я.

- Можно без пошлостей? - отзывается она.

- Нет, правда! И велосипед с двойной рамой и рваной сет­кой на заднем колесе?