Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я

И никто на свете, ни один умник, не докажет мне, что мои кронштадские мадонны были некрасивые. Я их любила, и они были красивые — «незаинтересованное наслаждение по Канту»? Или «обещание счастья» по Стендалю?

Послушаем, что говорят искусствоведы:

— Как же тогда определить, объективна красота или субъективна?

Кажется, Генрих Эллинсон говорит:

— Юм, будучи рационалистом в философии, пришёл к идеализму в эстетике, и если красиво то, что приятно, то красота есть переживание субъекта, и, следовательно, объективной красоты не бывает!

Выкрики с мест, пререкания:

— Как не бывает?!

— Всем известны идеалы красоты!

— Как это, не бывает?!

— Никто не скажет, что Сикстинская Мадонна уродлива!

— Объективная красота есть!

Тут опять вступил Яша:

— Человек существует в двух мирах: в мире свободы и в мире необходимости. Искусство разрешает антиномию между двумя мирами, оно принадлежит обоим мирам — миру материи и миру духа, и потому — оно символично. Искусство существует для того, чтобы напряжённость дуги между общим сознанием вещей и духовнонравственной силой единичной личности не лопнула. Марк Ротко только цветом хотел передать состояние…

Кто‑то возражает:

— Я не понимаю, что вы говорите, Яков Виньковецкий, ведь искусство воспринимается чувством, а не разумом?

— Противоречие между разумом и чувством пытался разрешить Кант. Он считал возвышенное принадлежащим морали, а не красоте. Разум, однако, даёт нам возможность возвышаться над чувством страха, и этим возбуждает в нас чувство сверхчувственного наслаждения, которое близко наслаждению красотой, — продолжает Яша.

Я слушаю со своей бывшей любовью к белым лебедям…

Выступают американские искусствоведы, подробно рассказывая про формы, содержание, происхождение русского авангарда, русского декадентства…

— Эмоциональная эстетика впервые возникла в прошлом веке, после того,…

И после того… И после того…

Началась дискуссия, с перебивом друг друга, с неслушаньем, кто что говорит, каждый высказывал своё. Только отдельные фразы и отрывки, вырванные без всякой последовательности и без авторов, остались у меня звучащими:

— От Гегеля и пошло — форма и содержание. Это он придумал, что красота есть проявление идеи в форме.

— Форма и содержание? Что хотел выразить художник?

— Уму непостижимые вычурности, надуманность, ребусы, экзальтация! «Кумир красоты так же бездушен, как и кумир пользы», ещё Брюсов сказал!

— В этом волшебном гроте — пейзаж — это состояние души.

— Что хотел выразить художник?

— Как понимать картину?

— Как объяснить, что художник только цветом хотел выразить состояние?

— Как понять? Сущность художества в настроении?

— Всё очень просто понимать, — раздался голос Кости, возлежавшего на ковре в окружении Данички и Лорда, — «Стоит» у тебя на картину, или «не стоит»! Вот и всё понимание!

— Я присоединяюсь к мнению господина Константина Кузьминского! — императивно произносит знаменитый искусствовед Джон Боулт, профессор, англичанин, эксперт по русскому авангарду.

Миллионер–сирота, фотограф, поэт, все техасские ребята захлопали, закивали, обрадовались, будто есть только один язык, всем понятный. Лорд Чернян подошёл к своему хозяину, лизнув ему руку и заглянув в глаза, сел рядом с ним. Больше всех взбудоражился наш Даничка. Он стал скакать и прыгать у Кузьминского на брюхе, догадавшись, что с Кузьминским можно то, чего нельзя ни с кем, и упоительно кричать:

— Ура! Костя! Ура!

Костя не прогонял прыгавшего Даничку с брюха — позволяя ему радоваться. Яша остановил бушевавшего Даничку, сняв его с брюха, и дискуссия о прекрасном закончилась.

На следующий день все грустно разъезжались по своим домам, «с любовью к русскому авангарду».

А я успела вымыться в миллионерской ванне — «jacuzzi», рассуждая: сравнимо ли это наслаждение с мытьём в русской печке?

Изумрудный вкус берёзового веника в русской бане, вместе с горячей влажной теплотой пробирается до самых глубин твоего тела, до костей, возбуждая, освежая и очищая. Напарившись, получаешь такой избыток жизненной энергии, что взбудораживаешься. В американской jacuzzi — пенистые струи воды приласкивают, расслабляют, нежат, холят твоё тело и кожицу, тихо релаксируют, успокаивают и усыпляют твои желания о доставлении благополучия всему человечеству.

Заинтересованное наслаждение? Или «незаинтересованное наслаждение»?…

Что вы скажете, господин Кант?

На склоне холма, уходящего в глубокую долину одного из притоков реки Охайо, издалека виднелся отлив голубого стекла Полиного дома, вписанного архитектором в натуральный ландшафт, радуя глаз — будто вросший кристалл горного хрусталя заполнил давнишнюю пустоту горной породы, слагающей холм, образовав структуру, называемую в геологии «хрустальным погребом», а ползущий плющ прикрыл и перемешал всё между собою — и деревья, и небо, и холм, и хрусталь дома, образуя одно восхитительное целое.

Дом совсем не был похож на другие, и к удивлению и восхищению вписанностью его форм присоединялось другое зрелище, как только вы, открыв дверь, оказывались под высокими сводами прозрачного холла, вогнутого полушария, сходного с опрокинутой чашей, ограниченного стенами с прорезанными полосами цельных окон — от самого неба до самых ваших подошв: прямо на вас смотрели купола Храма Василия Блаженного, выделяющиеся из куполов — вершин Аппалачских гор.

Освещённые светом вирджинских лучей, идущих сквозь прозрачности крыш и стен, шитые переплетением шёлка и серебра неизвестными русскими мастерицами, розовели, голубели, искрились веером узоров луковицы храма Василия Блаженного, названного в честь ясновидящего юродивого, которого сам Иван Грозный боялся и основал в его честь храм, куда были перенесены святые мощи с веригами блаженного. Вериги вместе с ним и похоронили.

В последующие века знаменитых хоронили тут же рядом, на площади, но без вериг, мода изменилась: остававшиеся поклонники жаждали сами их носить.

В гостиной: ряды стеклянных полос — вертикальные окна, открывающие перспективу на далёкий синий воздух, прорезанный куполами-верхушками застывших на горизонте гор. Чуть ближе — выступающие зелёные листья на ветках, и совсем рядом — белые цветы, заглядывающие в комнату. Эти живые виды, вписанные в стены, обрамляли нарисованные, висящие в пролётах «неживые» виды — картины.

В самом центре — икона? Никак, святая княгиня Ольга — первая женщина на Руси, принявшая христианство. Она свободно висит, как мадонна Литта, в обрамлении зелёного плюща, повисшего лохмотьями на берёзовом стволе с одной стороны, а с другой — просвечивающими причудливыми листьями рододендрона. Подальше слева и справа — русские лубочные картинки: Битва Бабы–Яги с крокодилом; знаменитое Погребение Кота Мышами. И опять, будто в рамах, свитых из зелёных веток со звенящим серо–лиловым пространством куполов и царящей над ними знакомой верхушкой горы «Париж».