Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я

— Вы имеете в виду, что никто не одалживает разумности?! — спросила Поли и засмеялась, — спрашивать не у кого.

— Никто не попрошайничает насчёт этого! Хотя, ведь призывалось, что блаженными будут попрошайки Духа. А где они, эти «нищие духом»? Попрошайки духа?! Я почти восхищаюсь вашими нищими — сидят себе, ни от кого не зависят, — как говорит мой сын Илюша.

Есть привлекательность в вызове, и свобода.

— Но это не только вопрос о свободе. Есть бедные одинокие женщины с маленькими детьми — ни найти работы, ни найти квартиры. И как им жить?

— Есть, наверно, фонды для таких женщин? — спросила я.

— Сейчас уже есть фонды, но ещё всё плохо организовано, нужны «shelters» — временное жильё, для уходящих от мужей женщин. Чтобы женщине было где находиться.

— Как бы создавать места, где бы бедные женщины могли бы встретиться с молодыми богатыми счастливыми мужчинами? Всех бедных переженить на богатых!

— Хорошо бы, без всяких шуток, если бы по-правде богатые поделились с бедными!

— Поли, у нас это «деление» происходило, и очень успешно — всех уравняли в бедности. Как говорит Достоевский, в любом обществе есть «от природы нищие».

— Да, Дина, но такой бедности, как в Америке, нет в Скандинавских странах, — возразила мне Поли.

— Там, наверно, скучно, — опять пошутила я.

— Скучно бывает только дуракам, — резюмировала Поли.

И снова и опять — богатые и бедные — что значит «богатый»? что значит «бедный»? Мужчины и женщины — у кого перевес? И где та улица, где женщины гоняются за красивыми мужскими ногами?

И где та площадь, по которой ходят «нищие духом»? Побирушки духа? И кто, и что им даёт?

Дающие и просящие. Просящие и не просящие. И просто «русские», и просто «американские». И где больше попрошаек: на Западе или на Востоке? Добро? а Зло? Хорошо? и Худо? Высокое и низкое. Там и тут. «Периоды оглупления.» На Востоке и на Западе.

— В мой первый приезд в Москву, — при этом лицо Поли осветилось её умилительной улыбкой, — объезжая на туристическом автобусе красоты Москвы в чудный зимний день, находясь будто в сказке из другого столетия, я говорю шофёру автобуса:

— Мороз и солнце! День чудесный! И шофёр продолжает: «Ещё ты дремлешь, друг прелестный!» Дина, в России даже шоферы знают стихи! В Америке профессора только бейсбол по телевизору смотрят, ничего не читая.

— У нас не только шоферы стихи знают, но и все сотрудники комиссии нравов КГБ, от самых маленьких до самых больших. Доярки у нас вечерами играют Офелий, а конюхи — Гамлетов.

Во время обыска у нас в доме, о котором я подробно расскажу во время «русского ланча», наши «обысканты» проявили такое тонкое знание поэзии и литературы, что сотрудники американских подобных организаций слыхом не слыхивали о таких интеллектуальных проникновениях. В поисках внутреннего совершенства, получая ордера на обыски в приличных домах, например майор Рябчук стал просто Сократом, и во время Яшиного допроса соревновался с Яшей в знаниях «принципов формы в эстетике», цитировал строчки редчайших стихов — «Золото в лазури», «Будем, как Солнце». Говорил, что и его интересуют Элам, Халдея…

— Товарищ майор, — говорит ему Яша, — у нас с вами как игра!

— Но–о! Вам, гражданин Виньковецкий, гола в мои ворота не забить! У нас игра в одни ворота — после моих допросов люди вешались! [Имея в виду Е. Д. Воронянскую, перепечатывавшую «Архипелаг ГУЛАГ».]

Народ — художник. Страна — сказка.

У нас, Поли, все поэты. Про деньги никто не думает. Одни стихи читают, другие сочиняют, третьи печатают, четвёртые запрещают, пятые слушают, шестые декламируют. Все при поэтическом деле с мыслями меньше мухи — умеем подбирать и расставлять слова в пространстве. Говоря словами Ницше, «дураки ритма». Вот и качаемся в ритме: у нас даже коровы, подвешенные от голода на ремнях, качаются в ритме…, жуя жвачку.

Не загадочна ли русская душа?

Зайдя как‑то к Поли выпить чашку чая, доставить себе и ей удовольствие поговорить по-русски, выкупаться в её тропическом бассейне, я, открыв дверь, увидела её закутанную в жёлтосерую тяжёлую шаль, выглядевшую как мантия.

— Что с вами, Поли? Вам холодно?

— Да, мне немного прохладно, — ответила Поли и ещё крепче завернулась в шаль.

— Вчера наш президент обратился к американскому народу с просьбой экономить энергию и не повышать в домах температуру… И мне немножко холодно.

— Я, Поли, правильно вас поняла? Вчера Картер обратился к людям экономить электрическую энергию, и вы так сделали?! Одна устная просьба президента по телевизору?

— Дина, что вы так удивляетесь? Неужели русские люди так бы не сделали?

— У себя дома?! Каждый бы парилку сделал и злорадно парился бы, пока не задохнулся бы от жары…

— Какие вы странные вещи говорите про русских! Неужели если бы сам президент попросил, то русские бы не откликнулись? — спросила удивлённо Поли.

— Нашему президенту, Поли, в голову не придёт обращаться с такими свободными просьбами к населению. Он прекрасно знает, что ваше любимое русское население вымрет после таких обращений.

— Почему вы так говорите? Ведь наш президент может быть плохим человеком, как был Никсон, но ведь он делал много хорошего для Америки, я за него голосовала, потом разочаровалась, когда вскрыли Уотергейт, но если бы он обратился к американцам, то всё равно бы его просьбу услышали. Есть уважение к президенту.

— У нас, Поли, услышали бы тоже, если бы было награждение тем, кто замёрз в доме… Все это знают: и сам президент, и последний коммунист под одеялом ненавидящий этого президента со всей силой своего прославления на трибуне.

— Мне трудно, Дина, понять, как это: ненавидит и прославляет?

— В этом и есть загадочность той же русской души.

У меня была горбатая тётя Аня, папина сестра, секретарь партийной организации гардиннотюлевой фабрики имени Самойлова, она всегда ходила на демонстрациях первая со знаменем. Знамя пылало у неё в руках. Накануне нашего обыска (как всё просачивается — неизвестно!), мы уже знали, что к нам «придут», и готовились принять «обыскантов» достойно. Решив, что квартира тёти Ани будет самым надёжным убежищем, я спросила её:

— Тётя Аня, нам нужно спрятать два чемодана антисоветской, нелегальной литературы — у нас намечается обыск.

— Ставь ко мне под кровать! — не задумываясь отвечает мне моя родная тётка.

Зубчатый подзорник гардинно–тюлевых кружев фабрики имени Самойлова прикрыл начисто всю литературу.

— Слава Коммунистической партии! — вдохновенно кричала Анна Васильевна Киселёва — моя родная тётка — представитель загадочной души русского народа — на следующий день на первомайском параде.