Елена Сафронова - Жители ноосферы

Я шагаю, попадая в какой-то шаманский ритм, и вот уже глаза мои видят не серую теснину задымленного, загазованного, затуманенного моросью Садового и даже не кровавые промельки светофоров, двоящиеся на свет и его размазанное отражение. Со мной происходит то же самое, что на пустыре в Волжанске или на кладбище в Новгороде — и еще в разных случаях и точках земного шара со мной происходило такое, просто не всегда стоит выкладывать все, что у тебя за душой. Но сейчас мне не хочется оставлять за душой ничего — пусть ее продует и выстудит, только тогда у меня появится шанс жить дальше!.. Как я уже много раз жила, как буду жить после воплощения в журналистку Инну…

Будто бы я впадаю в транс… или возношусь в ноосферу… Меня уже нет на Садовом кольце, это не я перехожу Кудринскую площадь размеренно-торопливым шагом и уворачиваюсь от «Бентли», и не меня его лощеный водитель, не хуже шоферюги мусоровоза, кроет матом… Я обретаюсь не в сером тумане Москвы, а в небывалом, неизвестном на Земле оттенке — наверное, так выглядит вселенский Хаос изнутри. Не знаю, кто я, пророчица или демиург, дано ли мне лишь видеть то, что я сейчас вижу, или я могу творить из этого Ничто свою новую судьбу — пока я только наблюдаю… Передо мной сменяется ряд картин, и все они мне знакомы, точно родные воспоминания.

Я вижу существо, скорее всего, мужского пола, судя по крепости, коренастости тела — оно мечется вокруг костра, горящего посреди высокой пещеры, и ритмично колотит о чадный воздух огромной погремушкой. Это маракас, я знаю — древний шумово-музыкальный инструмент, шаманы индейского племени таино, жившего на Антильских островах, использовали маракас для своих обрядов. Его гулкие басовитые удары отлично вводили в транс. Мое первое воплощение — из тех, что я помню! — являлось верховным жрецом таино, а жрец был не простым мошенником, дурившим соплеменников россказнями о загробном мире — он действительно умел «проваливаться» туда и «выныривать» обратно, и жил невероятно долго — почти как библейский Моисей, да, может, Моисея с него и списали?..

Я помню почти все свои предыдущие жизни. Зачем мне они являются сейчас? А вот зачем: ведь в каждом новом воплощении повторялся расклад: я и ты. Ты — тот, кого Инна Степнова знала как Илью Шитова, — и сейчас мне подают знак, что ничего в моей карме не изменилось, я снова встретилась с тобой. Как встретила прямоходящая, мычащая, волосатая самка неандертальца похожего на нее, точно клон, самца — но у этого грубого, свирепого кормильца половины племени были светлые глаза, будто небо просвечивало сквозь череп, и за то его боялись и сторонились другие самцы… Как встретила жена патриция в городе Геркулануме красивого голубоглазого плебея незадолго до того, как последовать за супругом в Ливию — ох, как она рыдала, видя с корабля, бегущего на юг, позади себя зарево на полнеба… Как встретила простая английская ведьма, на беду свою, несгибаемого шерифа графства Девоншир — ты, по настоянию епископа, отдал приказ о моем сожжении на костре, да и сам ты стоял за искоренение всякой нечисти, ибо был добрым католиком!.. А ведьма, сгорая на костре, погибала дважды — и страшнее огненной кончины была боль неразделенной любви к доброму христианину!.. С того воплощения «долг превыше всего» стало девизом твоего духа. Долг и уводил тебя от меня — того, кем ты был, от меня, кем я была. Не всегда ты был мужчиной, а я женщиной! Выходило и наоборот — в раскольничью мину на русском Севере добровольно легла женщина, мучимая тайной, постыдной, по ее мнению, любовью к никонианскому священнику, явившемуся туда, под Вологду, с огнем, мечом да солдатами, да с воздетым трехперстным знамением… У священника под косматыми бровями — мои сизые глаза, в нечесаной бородище — мои чувственные губы, а под выцветшей рясой — мое страстное сердце, и, когда он узнал, что целая семья раскольников заживо похоронила себя в мине, пошел куда глаза глядят, рукой зажав на груди наперсный крест, как телесная оболочка Инны Степновой сейчас марширует на красный свет через Калужскую площадь… Священник ушел туда, где простирались кроваво-клюквенные болота, и больше его никто никогда не встречал… И я вижу сейчас пузырь болотной жижи, который неспешно, сыто надула трясина… Он лопается, и брызги летят мне, Инне Степновой, в лицо… Мокро на щеках, но это не дождь…

Всякий раз, когда мы сталкиваемся на земле, мы расстаемся. Но с каждым рождением заметен прогресс. В этот раз мы сумели с тобой прожить одной семьей целых пять лет! По сравнению с достижениями прошлых жизней (максимум — два месяца переписки через линию фронта, через Марну, чтоб ей сгореть! — хотя именно это с ней и произошло осенью 1914 года) уже ох как неплохо!.. Но зачем мне сегодня видеть все это?..

Я вижу, что будет с нами дальше. В этом воплощении мы уже не встретимся. Не покидая материального и трехмерного пространства, мы с тобой, Илья, оказались в параллельных мирах. Стена, возникшая между нами, прочнее, чем разница Москвы и провинции, фатальнее, чем развод супругов. Нам просто не суждено будет больше никогда увидеть друг друга… до следующего рождения, конечно. Я вижу тебя, копающегося на огороде в Зосимове, сидящего в кабинете Зосимовского РОВД неглавным опером — ты так до пенсии и просидишь, и прокопаешься, и уже на пороге старости женишься наконец на овдовевшей соседке с тремя детьми, и старость твоя пройдет под знаком обмана. Ты будешь обманывать сам себя, будто это твои дети, твои внуки, твое счастье — довольство и покой у тебя будет, а вот счастья — увы, нет. Так же, как не будет его у меня, хотя внешне все у меня сложится неплохо. Я вижу свою физиономию на экране телевизора — до того, как мне удастся пробиться на телевидение в качестве ведущей программы на одном негосударственном канале, остается не так уж много времени. Я не умру от горя и не позволю себе сломаться. Буду жить дальше, только всю шелуху вытряхну из себя. Я не просто пророчица — я демиург и сотворю из своей жизни то, что мне надо.

Но щедрое на видения Ничто показывает мне мою дочь. На моих глазах Ленка, которую я оставила дома обиженным ребенком, — мама поговорила по телефону, потом накричала на дочку, сказала, что ей некогда играть, пусть Лена играет в компьютер, и убежала под дождь! — взрослеет. Она вытягивается, расстается с длинными волосами, стрижется все больше «под мальчишку» и так же одевается. И хобби у нее не девичьи — она проводит за компьютером все больше времени, и ее занятия в этой сфере такие осмысленные, что уже мать подходит к ней на цыпочках и смотрит снизу вверх… Это сработали гены Ленкиного отца, компьютерного бога… Я вижу, как Ленка, склонившись над планшетом, что-то набивает в нем каббалистическими символами. Мне неприятно смотреть, но приходится, и я вижу, как она отсылает мамашу с ее вечными вопросами подальше: «Ты всё равно ничего не поймёшь пока, а когда будет готово, я всё объясню!». Я вижу Ленку… Елену Павловну… в помещении, где стены изменчивы и расплываются. Оказывается, это экраны, вроде компьютерных, но куда совершеннее. Она управляет изображениями на экранах.