Виктор Ремизов - Воля вольная

Пообедали в двенадцать. Хорошо, по-семейному посидели, поглядели друг на друга, как будто выходной был. Михалыч успокоился, совсем перестал думать о своих неприятностях и уже собирался ехать к часовому рейсу, как раздался звонок по мобильному.

Поездка отменялась. Его снимали по указанию из Москвы. Александр Михалыч сидел с необутым ботинком в руке, другой был уже на ноге, и с незакрытым мобильным, который гудел короткими гудками. Молчал, наморщив лоб и щеки.

— Ну вот… так вот… Хм… что-то не складывается у нас, Маша. Москва… да-а!

— Что случилось, Саша?

— Приказали передать дела… Гнидюку… Странно, не Семихватскому… Пф-ф-ф. — Он с шумом выдохнул. — Временно отстранен.

— Напиши заявление, Саша… какое хочешь… по состоянию здоровья… какое хочешь. И уедем. Через неделю нас здесь не будет. Справимся. Нам рожать надо… — Она стояла возле него на коленях и заглядывала в глаза. — Уедем! Ну какой ты мент? Ты же добрый, добрейший человек!

Михалыч отстранился, посмотрел на нее удивленно и насмешливо:

— Слушай, а ведь мы даже не женаты!

— Не женаты!

— Сегодня же сделаем!

— Так быстро не расписывают, — улыбнулась Маша.

— А уехать — уедем! Напишу заявление, и уедем, но не сейчас!

— Почему?

— Тут, Маш, люди от меня зависят. Я тут делов наделал, мне их бросать нельзя. Я побуду пока!

— Какие люди?

— Как какие?! Всякие! Подчиненных тридцать человек, я тут все устроил, как оно есть, мне и отвечать. Что теперь эта Гнида наделает? Он же идиот! Он же ни хера ни в чем не понимает! Знаешь, он кто? Вот по телику бывают такие, кто там у Пугачихи дачу отнимал? Вот такие, что глаза пучат, орут громче других в телевизор… и это всё — больше их ничего не интересует. Гнида же стучит, как оголтелый, а тут ничего не знает. Я думаю, он даже не знает, зачем он стучит! Завтра ОМОН прилетит…

— Какой ОМОН?

— Из центра, Маша, там так напуганы, что областным уже не верят. Станут разбираться, может, и меня что-то спросят. Кобяка ловить кинутся… За него ведь тоже я отвечаю! Черт, надо Ваську Семихватского срочно выдергивать из леса…

— Он здесь. Я мусор выносила, он проехал на вездеходе. Рукой помахал.

— Ладно, я сегодня обязательно вернусь. Поняла? У тебя ночую! Я, может быть, скоро вернусь.

— Не пей сегодня, ладно?

— Ладно!

Тихий передал дела и печати Гнидюку, у которого уже не болело ухо и который строго и совсем не трусливо, а скорее, бесстыже глядя на Тихого, попросил к вечеру освободить кабинет.

— В своем посидишь! Оля, без меня никого сюда не пускай!

С этими словами Тихий закрыл дверь на ключ и уехал к себе на холостяцкую квартиру, где они с час проговорили с Семихватским. Прапор Бадмаев, еще кто-то из ментов к ним заглядывал.

Подъезжая к зимовью, Генка услышал запах свежего дыма. Остановился на бугорке, из трубы резво вихлялся белый прозрачный столбик. Собаки, убежавшие вперед, молчали. С кобяковскими раздрались бы… Москвич, скорее всего, тот без собак, — понял Генка и обрадовался человеку. Москвич был нормальный, в общем-то, мужик…

Жебровский стоял на крыльце. Генка подъехал, ткнулся избитым, лапотным «Бураном» рядом с черной новенькой и непривычно блестящей «Ямахой». Заглушился.

— Здорово, сосед! — Жебровский радостно улыбался.

— Здорово! — Генка все же слегка смущался встрече.

— Как там в тайге?

— А ты не был?

— Нет, только начинаю.

У входа на стене избушки, рядом с Генкиной обшарпанной мелкашкой висел новенький чехол с оружием. Вошли в тепло, раздевались молча. На столе стояла початая бутылка водки, две кружки, закуска разложена. Нары застелены толстым ядовито-зеленым пуховым спальником. Генка сел на свою сторону, стал снимать унты.

— Как там Москва, стоит?

— Стоит. — Жебровский, явно уже клюкнувший и веселый, разлил водку, пододвинул к Генке шмат сала. Генка сало очень любил, и Илья ему специально привез из Москвы. — Давай, Гена…

— Про Степана Кобякова ничего не слышал в поселке? — спросил Милютин, когда выпили.

Жебровский рассказал, что знал. Генка слушал молча, попыхивал сигареткой.

— А с Трофимычем как получилось? — спросил, когда Жебровский закончил.

— А что с ним? — удивился Илья. Из поселка они уезжали пьяные, возбужденные, ночью, и о старике просто забыли. Утром только вспомнили, на полпути.

— Ласты склеил дед сегодня утром… Верка сказала, обыск у него сделали, икру нашли.

— Ну-у! — Жебровский с недоверием уставился на Генку. — Он с нами должен был ехать… на свой участок. Мы и вещи его увезли нечаянно, на повороте в вашу сторону оставили… На развилке…

— Верка говорит, Трофимыч по улице шел, карабин, что ли, не в чехле был, менты прицепились, ну и… Икры килограмм пятьдесят всего… Там что с ментами делается?

— Погоди… он же на охоту…

— Не знаю… Плохо ему в ментовке стало, отвезли домой. Там помер.

Замолчали. Жебровский прикуривал сигарету, думая о чем-то, потом взял свою кружку, заглянул в нее рассеянно, поставил на стол:

— Сука, — выругался негромко, — приехал, бл…, сюда, тут то же самое.

— Что? — не понял Генка.

— Как все надоело. Все эти пакеты с деньгами, обеды с генералами, трясущимися от жадности… Думал, хоть здесь этого нет. А оно… — Илья в растерянности качал головой, — Трофимыч как охотник хотел помереть… Всю жизнь охотник, а умер, бл…, в ментовке! Никуда от них не деться…

— Кобяка искать будут, сюда обязательно прилетят, — сказал Генка, как бы предупреждая, чтобы аккуратно тут.

— Думаешь?

— Ну, — буркнул Генка, — это зимовье отовсюду видно.

Жебровский приоткрыл дверь, выпуская табачный дым наружу, сунул полено, чтоб не закрывалась, и присел на пенек у порога, все думая о Трофимыче. Эта весть была для него очень тяжелой. В каких-то дальних ответвлениях своих мечтаний он самого себя видел таким же стариком, безвыездно осевшим на своем участке. Казалось Илье, что такой конец был бы неплох. Это было сложное и глубокое внутреннее ощущение, приходило оно не часто, и Жебровский даже удивился, услышав от Трофимыча почти то же самое. Смерть старика в милиции была страшным издевательством над этими, непростыми его мыслями.

Водка по-разному на них действовала. Илья чем больше пил, тем задумчивее и тверже взглядом становился. Генка же наоборот — что часто с молчаливыми людьми бывает — разомлел, разговорился, хвастаться начал, все время глуповато улыбался и временами прихватывал Жебровского через стол за плечо большой крепкой рукой.

— Я бы Кобяка взял! — улыбался Генка неуместно счастливой улыбкой. — Пусть себе вертолет с ментами летает, так только дурак попадется, а Кобяк — охотник! — Генка многозначительно поднял палец. — Ему капканы глядеть надо… Да и собаке рот не заткнешь!