Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов

На гарнир я приготовил кускус с мятой, а не традиционную лапшу с маслом, и салат из огурцов со сметаной, в который высыпал горсть брусники. Я подумал, что вместе они своей легкостью уравновесят и умерят резкость горчицы, которой я приправил тушеного зайца. Сейчас, конечно, оглядываясь назад, я понимаю, что огурцы со сметаной, сознательно или нет, я приготовил, вдохновленный раитой, закуской из йогурта и огурцов со своей родины.

Мадам Маллори с мсье Лебланом вернулись к вечеру, как и обещали, и мы, нервничая, глядели, как она молча снимает пальто, надевает халат и обходит кухню, осматривая блюда, приготовленные каждым из нас. Я помню, что она нашла тогда и какие-то добрые слова, чтобы похвалить то, что мы приготовили, хотя она никогда не упускала возможности указать на то, как можно было сделать эти блюда лучше, так или иначе.

Например, тарталетки Жана Пьера с красными ягодами отличались очень достойной, плотной корзиночкой, и в начинке со смородиновым ликером сладость ягод была должным образом уравновешена пикантной кислинкой. Но всему вместе немного не хватало оригинальности, фыркнула она. Вот если бы сверху сметану присыпать щепоткой молотого мускатного ореха и разложить по краю тарелки несколько ягодок лесной земляники, этот десерт, может, и превратился бы во что-то выдающееся.

Маргарита, кроме щуки под грилем, приготовила барабульку, фаршированную спаржей и отваренную в грейпфрутовом бульоне, а потом завернутую в тесто фило и слегка подрумяненную в духовке.

– Очень необычно, Маргарита, хвалю. Однако, по-моему, все портит тесто. Это у вас нервное, вы вечно все заворачиваете в тесто. Вам следует быть более уверенной в себе, исследовать новые, не освоенные области. Такие яркие характерные вкусы – барабулька, спаржа, грейпфрут, – тесто на них накладывать ни к чему.

Теперь она перешла к моему столу, где переминался с ноги на ногу я, с заляпанным жирными пятнами кухонным полотенцем, переброшенным через плечо. Мадам Маллори осмотрела жиго – весеннего барашка с кожей, из которой торчали ломтики чесночинок, присыпанного кумином и прованскими травами, готового для запекания – и не сказала ничего. Свинина куском уже жарилась в духовке, но еще была сыровата для того, чтобы ее пробовать, а pigeon avec petit pois – голубь с горошком – удостоился только кивка.

Мадам Маллори влекло к чугунку, булькавшему на плите и наполнявшему воздух кисловатым запахом. Она подняла тяжелую крышку и заглянула внутрь. Она понюхала тушеное мясо, попробовала его вилкой – оно свободно отделилось от кости. Маллори щелкнула пальцами, и Марсель поспешил подать ей маленькую тарелку и ложку. Она попробовала мясо с ложкой горчичной подливки, вылитой на мятный кускус, вместе с салатом из огурца и сметаны.

– Я бы сказала, что многовато ягод можжевельника. Нужно всего три-четыре штуки, просто для того, чтобы можно было ощутить их присутствие. Иначе вкус выходит слишком немецким. Но в остальном – сделано очень хорошо, в особенности нетрадиционные гарниры. Просто, но эффектно. Должна сказать, Гассан, ты хорошо чувствуешь дичь.

Взрыв не заставил себя ждать.

– C’est merde. Complètement merde! Дерьмо. Полное дерьмо!

Публично сделанный мадам Маллори комплимент, совсем ей несвойственный, переполнил чашу терпения Жана Пьера. Не в силах далее сдерживать свою ярость, Жан Пьер сделал резкое движение ногой, и сабо с его ноги наподобие снаряда полетело прямо в обалдевшего Марселя в дальнем углу кухни. Однако подмастерье продемонстрировал изрядную грацию и быстроту реакции для юноши своих габаритов, поскольку как раз вовремя успел упасть на пол, как подстреленный олень. Сабо продолжило полет по заданной траектории и с громким треском врезалось в стену кухни, сбив с полки кувшин, который упал на пол и разлетелся на тысячу осколков.

Все в оцепенении молчали.

Мы, затаив дыхание, ждали неизбежного взрыва мадам Маллори, но, к нашему удивлению, так и не дождались. Вместо этого Жан Пьер, с лицом все еще красным от гнева, прихрамывая, выступил вперед в одном сабо и, стоя прямо перед мадам Маллори, погрозил ей кулаком.

– Как вы можете? – взвился он. – C’est incroyable! Это немыслимо! Мы служили вам верой и правдой, так долго мирились с вашим деспотичным характером, без остатка посвятили себя вашей кухне, и вы отказываетесь от нас ради этой маленькой дряни? Кто он вам, этот мальчишка? Фаворит, любовник, игрушка? Где ваше чувство приличия?

Цвет лица мадам Маллори напоминал цвет белого сыра асиаго.

Как ни невероятно, до того момента она абсолютно не имела понятия о том, что, выделяя меня, взяв меня под крыло, сделав меня настолько очевидно «избранным», глубоко оскорбила своего преданного шеф-повара. Но теперь, когда она поняла, что наделала, что в результате ее бесчувственности Жана Пьера терзала такая зависть, она была заметно взволнована.

Это было написано у нее на лице. Ибо если и было человеческое чувство, доступное пониманию мадам Маллори, то это была как раз зависть, острая боль, доставляемая пониманием того, что в мире существуют те, кто просто превосходит нас в чем-то главном и всегда достигает большего, чем мы. Она не выказала этого прямо, конечно, не такова она была; однако все явно читалось в ее глазах. И боль она испытывала не за себя – в этом я уверен, – а за своего шеф-повара, так долго страдавшего, как и она, в полумраке кухни «Плакучей ивы».

Жан Пьер вдруг словно сорвался с цепи. Он метался по кухне, сдирая с себя халат, а затем театральным жестом бросил его на пол.

– Я не могу здесь больше работать! С меня довольно. Невозможная вы женщина! – орал он.

При этих его словах мсье Леблан выступил вперед, чтобы защитить мадам Маллори от гнева Жана Пьера.

– А ну-ка прекратите, неблагодарный мерзавец! Вы перешли все границы.

Однако Маллори тоже выступила вперед и, к нашему изумлению, взяла в свои руки кулак, которым до сих пор потрясал Жан Пьер, поднесла к губам и поцеловала его покрасневшие пальцы.

– Дорогой Жан Пьер, вы совершенно правы. Простите меня.

Жан Пьер замер. Он мгновенно словно лишился присутствия духа, может быть, даже испугался, видя перед собой такую мадам Маллори. Он взглянул на меня, как ребенок, который вдруг увидел, что его мать ведет себя так, как не вела никогда, – и все из-за того, что он наделал. Теперь уже сам Жан Пьер попытался извиниться, но мадам Маллори приложила палец к его губам и решительно сказала:

– Тише, хватит. Нет нужды. – Она все еще держала его за руки. – Жан Пьер, прошу вас, вы должны понять. Гассан не похож на нас с вами. Он другой. Его не удержать в Люмьере и «Плакучей иве». Вот увидите. Ему предстоит гораздо более далекое путешествие. Он с нами долго не пробудет.

Мадам Маллори усадила Жана Пьера на табурет, и он сел, повесив голову от стыда. Она попросила Марселя принести воды, и юноша принес ее – держа стакан обеими руками, потому что его трясло. Когда Жан Пьер выпил воды и с виду немного успокоился, мадам Маллори заставила его снова поднять на нее глаза.