Юлия Миронова - Переводы с языка дельфинов

Алина молчала. Ее ресницы вздрагивали, она покусывала губы и никак не могла найти рукам место, водила по узору на скатерти, постукивала пальцами. Семен снова вздрогнул: совсем как Вова, бррр…

Семен, как змей-искуситель, соблазнял сейчас жену свою на страшный грех — бросить ребенка. Да, отдать больного ребенка в интернат — это вроде как не по-человечески: не получается у нас с воспитанием, заберите его от нас, он нам такой не нужен. Но страшнее другое: если все будет продолжаться так же, как сейчас, у них возникнут настоящие проблемы с законом. Даже сейчас они на заметке в отделе по делам несовершеннолетних, а сегодняшнее происшествие подливает масла в огонь, их непременно призовут к ответу. Вову, конечно, поместят в спецучреждение, в психушку, или куда они там девают таких детей. Но их с Алиной в покое тоже не оставят.

Алина в это время думала, как изменилась бы ее жизнь, если бы Вова вдруг исчез. Нет, речь не о приюте — ее до конца дней грызла бы совесть, а если бы его совсем не было. Была бы она счастлива? Снова беспечная и красивая, ухоженная и желанная, притягивающая взгляды. Всегда готовая для новых интересных развлечений. Не вздрагивать по ночам от внезапного дикого крика, не таскаться по врачам и занятиям, не плакать от безысходности… Или если бы она, например, сделала аборт. Решилась бы она родить потом? А если бы знала, что у нее родится такой же мальчик?

Прежняя жизнь, с кафешками и танцульками, показалась вдруг Алине не только не привлекательной, но и совершенно отчетливо бессмысленной. Словно, родив такого мальчика, как Вова, она и сама родилась заново. Несмотря ни на что, она готова была снова и снова бороться. За что бороться? Вот именно в эту минуту она поняла, что жить — это значит быть готовой помогать жить другому человеку. И это не тот человек, что сидит с ней рядом. Который готов любить только нарядную куклу, какой она еще недавно была. А она живая. Внутри себя она живая. И такой же живой человек существует внутри ее сына. И она должна, — она это чувствует всей душой, что и может, — открыть этому внутреннему человеку окно и не дать ему разбиться.

— Сема! — Она подняла голову от скатерти и посмотрела на него ясными глазами. Семен насторожился. — Сема, я никогда не оставлю своего ребенка. Чтобы забрать его у меня, им придется меня убить. — Сказала, встала и вышла из кухни.

«Ну, что же, — подумал он, — ты сама сделала выбор».

На дворе стоял глухой октябрь. К разговору об интернате Семен больше не возвращался. Семен вообще перестал обращать внимание на ребенка. Если раньше он мог подойти к орущему Вове, попытаться утешить его или придержать, чтобы он не причинял себе боль, то сейчас демонстративно проходил мимо бьющегося на полу мальчика, даже не взглянув в его сторону. Алина молчала. Было бы уже слишком чего-то требовать от него — она ведь знала теперь, что не Семен отец Вовы.

Тем временем она все больше и больше растила в себе сомнение по поводу протокола. Даже скорректированный, он не давал желаемого результата, хотя прошло почти два месяца. Вова страдал сам, мучил ее, никаких улучшений не наступало. Изредка на занятиях он словно просыпался и выполнял требуемое от него, но тут же снова погружался в себя, выставив наружу только иголки болезненного состояния.

Листая форум, на котором она общалась с родителями детей-аутистов, Алина наткнулась на топик, в котором объявлялась встреча в кафе. Участницы форума решили встретиться, поделиться своими историями, посоветоваться и проконсультироваться относительно тех или иных способов лечения. Алина тоже решила пойти.

Приехав в кафе, Алина поискала глазами столик, увидела их и в растерянности сжала Вовину руку. Оставить его было не с кем, она, конечно, взяла его с собой. Многие приехали без детей. Алина подошла к столу и поздоровалась. Мамаши, приехавшие с детьми, едва ли заметили ее, все они были полностью поглощены своими чадами. Одна из женщин рассказывала свою историю.

— И черт меня дернул налить ему в ванну пены, чтобы веселее было. Он как заорет — прямо паника на лице. Я тоже в ужасе, спрашиваю: «Что такое? Что?» Он: «Сварюсь! Я сварюсь!» Ага, это он решил, что раз пузыри, значит, сейчас вода закипит. Я говорю: «Спокойно! Когда вода кипит, она горячая или холодная?» Он: «Горячая!» Я: «А у тебя какая?» Он вынимает руку из воды, в которой сидит, и осторожно кончиком пальца трогает ее: «Не горячая!»

Мамочки рассмеялись, ответили на приветствие и с интересом взглянули на Вову. Они уже знали о его проблемах. Алина отодвинула стул и хотела посадить сына, но Вова вывернулся, невозмутимо сел на пол и стал перебирать бахрому на обивке стула. Решив, что это не самый худший вариант, Алина села сама и включилась в беседу, исподволь наблюдая за другими детьми.

Вот маленький Тепа. Хорошо говорящий ребенок смотрит с негодованием на мальчика, который плачет и кидает кубики, потом плачет, что не может достать эти кубики. Мать собирает кубики, подает ему. Он уже не плачет так сильно, но швыряет кубики в стену по одному, заходится в новых рыданиях. С каждым улетевшим кубиком мальчик плачет все горше и злее. А не дать кубики тоже нельзя, он начинает кричать громче, у него истерический приступ.

Тепа наблюдает эту картину, потом громко спрашивает: «Мама, почему он кричит? Он разве не знает, что только невоспитанные дети кричат?» Сидящие за столом улыбаются, говорят Тепиной маме, что и не подумали бы, что у Тепы аутизм. Но Тепа вдруг хмурится и внезапно выкрикивает плачущим голосом: «Дать синее! Дать Тепе синее!» Его мама хватается за голову: синее — это ботинки, дома остались ботинки с синими шнурками. Вот где их сейчас взять? Тепа теряет все очарование разумного ребенка и начинает с силой биться о стенку, выкрикивая: «Синее! Дать синее! Тепе! Дать! Синее!» Сидящие за столом находят у одной из мам синий шарф, предлагают Тепе. Он на секунду отвлекается, но, видя непривычный предмет, снова начинает орать. Его мама всовывает шарф ему в руку: смотри какой синий, мягкий, ворсистый. Тепа любит ворс, дома все ковры облизал. Это срабатывает, мальчик постепенно расслабляется, поглаживая шарфик. Мать шутливо рассказывает о других стереотипах Тепы.

— Плюнет на пол. И такой правильный типа: «На пол плевать нехорошо, да?» Я говорю: «Да, это нехорошо». Он опять: «А вот Тепа плохо сделал, Тепа плюнул на пол, это нехорошо, да, мама?» Нужно обязательно ответить: да, это нехорошо. Нельзя сказать по-другому: «это плохо» или «конечно нехорошо», только «да, это нехорошо». Постоит, покачается с пятки на носок, уйдет. Через пять минут вернется и опять то же самое, на пол плюет. И попробуй нарушить, начнется такой кордебалет!

Тепина мама смеется.