Сергей Солоух - Рассказы о животных

Блин.

Как бы они жили, Игорь, Алка, если бы все шло своим чередом? Осталось бы все, как при родителях. Когда смешные, трогательные люди зачем-то искали знаний, стремились почему-то к просвещению. Ценили артистичность, стиль. И полки были книжными, и столики журнальными. И огненные бабочки, и радужные мотыльки над ними, перед ними, везде и всюду жгли. Летали, прошивали зигзагами, пунктиром темноту. Неясность, мрак. И невозможны были, исключены, немыслимы кафедры туризма и сервиса с сервильностью в Южносибирском политехническом, ЮжПИ.

Игорь часто думал об этом. Стал был он разрабатывать старые идеи отца об адаптивных промышленных системах управления или увлекся бы блестящими, но явного, практического выходами не имеющими, чисто математическими фокусами Запотоцкого? Остался бы на кафедре, став доктором, или ушел на Вычислительную технику заведовать? Но точно не был бы деканом. Уж это определенно. Потому что не умел воспитывать, отчитывать, смотреть в глаза и ничего не видеть. Он должен был гореть, пылать от счастья и знаний, чтоб говорить. Все остальные чувства только склеивали губы. Как у любого Валенка.

А впрочем, нет, любым, таким как все, все Валенки испокон века, мешком колхозным, медленно в себе самом сгорающим зерном, целинным пудом он не был бы, конечно. Ведь ему повезло. Невероятно, невозможно, поразительно. Судьба ему дала воительницу, сеятеля, чудо – Алку. Разбрасывателя всего и вся, даже кулей совхозных с белорусской бульбой. Алку Гиматтинову.

Конечно, с ее характером и нравом она бы вряд ли ушла дальше кандидатской. Но точно стала бы всеинститутской звездою СТЭМа, КВНа, большого восхожденья первокурсников на Зубья и сплава всех выпускников вниз по Мрас-Су. Всего того, что тоже было частью и душою исчезнувшего, исправившегося, ушедшего теперь в прагматику, ночь, пустоту сообщества читателей и слушателей. Искателей огня и смысла. И шутки. Прекрасной выходки. Антре – алле.

Если бы она могла шутить, дразнить, дурачиться и эхо было бы правильным, своим, разве нужна была бы водка? Корректирующая жидкость с уничтожающим эффектом. Хватило бы Саян, Алтая, Шории и большой поточной, любой из четырех на выбор огромных аудиторий между третьим и четвертым корпусами. Ступеньки греческого амфитеатра и сцена, как в театре драмы, и больше, много больше, чем в филармонии.

– Ты знаешь, у меня сегодня на лекции вторая группа выиграла у третьей в классики.

– Что, в самом деле прыгали?

– Ну да, а как еще им всем доходчиво и просто объяснить принцип организации последовательных стеков и очередей?

– Ты что, прямо мелом на полу рисовала домик?

– Конечно, там мела, в третьей поточной, завались, месторождение, можно сказать, залежь…

– Но биту, биту-то ты где взяла?

– Прости, пришлось заранее освободить от ваксы твою жестянку…

– Ты шутишь, Алла? Чем же я завтра буду ботинки чистить? Как я пойду на кафедру?

– Моим подолом! Ну или хочешь оближу? Нет, правда… Могу прямо сейчас. Два дня будут блестеть, гарантия от нас, пчел трудовых…

И невозможно было не сдаться, не рассмеяться, не взять ее большими валенковскими ладонями и не поднять, чтобы долго-долго идиотски улыбаться, глядя в ее бесовские, живые, птичьи зрачки своими лошадиными, коровьими… Блестящими и влажными от удивительной возможности преображения в свободное, открытое, летящее… Огонь и свет.

И это было бы счастьем. Счастьем, которому не мог помешать никто. Даже прилипчивый и вездесущий юный аспирантик Величко или, быть может, Запотоцкого – Андрей Андреевич Щукин.

Ну да. Кем бы он стал, когда бы шло, все ехало накатом, не изменялось? Когда бы не было ЗАО «Старнет» и менеджеров по продажам? Стипендиатом, лауреатом, активистом? Помощником заведующего, шестеркой при доцентах? Конечно. Несомненно. Полтаракана всегда и всюду равны полутора ракам. Но Игоря это не трогало бы, не касалось и не волновало.

В другие времена. Когда не было ценника, но была цена. У мимолетного. Слов, стиля и свободы. Доставшихся работой и любовью.

Снег. Он валил все выходные. И не хотел остановиться в понедельник. Артподготовка наступающего декабря меняла только применяемый калибр. Если вечером в пятницу, когда еще было в районе нуля, на лобовое шмякались, как мокрый поцелуй, снежинки размером с шапку одуванчика, то утром студеного начала недели уже мелкозернистая плотная дробь, как злая и сухая перхоть, царапала стекло. Дороги в городах никто не чистил. Лишь посыпали и только главные. Советский и проспект Ленина в Южносибирске, Курако и Металлургов в Новокузнецке. В неровном, клочковатом месиве, простеганном песочной ржавчиной, «лансер» водило, словно плоскодонку, и на поворотах задние колеса отбрасывали бурунами волны с тем же шуршанием и плеском, с каким борт лодки плотную воду реки.

На трассе было чуть получше. Сразу за прокопьевским кольцом на правой полосе тянулось что-то вроде темного ручейка с зубастою гребенкой белых берегов. Колеса упрямо едущих во тьме и сильный боковой ветер не давали образоваться устойчивому слою снежной смазки, вихляющая асфальтовая полоса перед машиной казалась непрерывной, сцепление с дорогой перестало теряться как дыханье, бублик руля не делался внезапно невесомым, а отзывался на любое движение руки приятным постоянным сопротивлением. Можно было ехать. Прибавить до девяноста, сотни. Спокойно и уверенно, лишь временами слегка парируя заряды бокового ветра, безжалостно и резко раздувавшего плоские, струящиеся скромным мелким бесом по дороге снежные змейки в шарообразных многолапых осьминогов, встававших дыбом, взлетавших дико, чтобы убиться тут же, размазавшись о черный лак капота.

Так хорошо и просто, сам по себе, Игорь ехал километров пять. До первой вертящейся, живой белой стены. Крупяного бешенства без передышки стегавшего небо и землю шалыми рукавами и полами белого савана. Сквозь ослепляющую, дикую круговерть разок моргнул и тут же был проглочен рубиновый уголек заднего габарита. Там, за метущейся сплошной стеной в попутном направлении шло что-то многотонное и многоосное.

Ее всегда нужно бояться. Нечеловеческой, тупой, лишенной смысла массы. Огромных, циклопических размеров фур, таких же многоколесных самосвалов с тяжелыми, брезентом крытыми прицепами, и просто «КамАЗов» – длинномеров, мотающих тяжелыми железными хвостами даже летом днем на чистом и сухом асфальте. Не доверять водилам, сидящим высоко и безопасно. В любое время года в трениках и легких футболках с рукавчиками-крылышками.

Давно, когда и требования такого, ездить со светом днем, еще не было в ПДД, Игорь при обгоне уже включал ближний, чтобы хоть как-то отразиться в задранных к высокой крыше зеркалах. Дать о себе знать. Но снежной ночью цель совсем иная, совсем простая. Сквозь непроглядный, светоотражающий безумный вихрь увидеть контур. Тень того, что впереди. Для этого нужно все сделать наоборот. Решительно и быстро выключить свет, оставив только габариты, и тогда в упавшей полной темноте в отблесках дальних фар самой фуры проступят ее формы. Теперь можно уверенно взять влево и нырнуть в кипящую белую муть. Проткнуть два или три метра слепого вихря и выйти на уровень задних колес большой машины, как раз тех самых страшных жерновов, что и порождают, размалывая и выбрасывая в небо снег, эту непроницаемую стену.