Дженгиз Тунджер - Конфискованная земля

Луна круглым блюдом выплыла из-за туч и повисла у них над головой. Издали доносился лай собак. Спускалась ночь.

Наутро Хасан встал с зарей и пошел в кофейню. Друзья его были уже там. Они тотчас окружили его.

— Ну, молодчина! — приветствовал его Мустафа. — Вместе с птицами проснулся.

— Хотел и птиц опередить, не удалось… — отшучивался Хасан.

Омер, настроенный серьезно, перебил:

— Что новенького? Выкладывай!

— Подумал бы, а потом спрашивал! Я, душа моя, не с ярмарки приехал — из тюрьмы. Что там может быть новенького?

— Не один же ты там сидел. — Рыжему Осману тоже стало любопытно. — Такие места пустыми не бывают.

— Народищу небось… — подзадоривал и Сердер Осман.

— Полно! У кого тридцать лет сроку, у кого восемнадцать.

— Скажи на милость! — протянул Рыжий. — Тридцать лет! Спаси аллах!

Перед глазами Хасана печальными тенями пронеслись Гюрро, Лютый Али, Салих Оборвыш.

— Такого и врагу не пожелаешь. Да поможет аллах несчастным! По-курдски я там выучился: хюде разы бике!

— А что это значит?

— Слава аллаху! Вот что. Был у нас там один курд, все эти слова повторял.

— Ну а еще что?

— А в остальном все как в тюрьме. У вас-то что слыхать?

— Да ничего, — ответил Сердер Осман. — Деревня, она деревня и есть! Что тут может случиться за десять дней?

— Пятнадцать, — поправил Хасан.

— А мы тут дней не считаем!

— На моем месте небось считали бы!

Посмеялись…

Просидели в кофейне до полудня. Обо всем переговорили: и о том, что река обмелела — будет ли мельница работать? — и о том, что колосья начинают желтеть. Хасан рассказывал друзьям о Гюрро, Лютом Али, Салихе Оборвыше. Хотелось сказать и об Алие…

— Однажды… — начал было он, но остановился.

— Что «однажды»?

— Да так… Гюрро с Лютым подрались…

Решили сходить в горы. По дороге Хасан заскочил в лавку за сигаретами, а там Мастан собственной персоной. Увидел Хасана — глаза забегали.

— С благополучным возвращением! Эх, говорил я тебе: не лезь не в свое дело!.. Ведь говорил?

— Что ж, — отвечал Хасан. — В этом мире никогда не знаешь, что с тобой завтра будет.

— И откуда только разнюхали о тебе?

— Без собаки на след не нападешь, — отвечал Хасан давно заготовленной фразой. — Ну да мне теперь все равно…

— Все же кто-то донес, — не унимался Мастан, стараясь отвести Хасану глаза. — Кто бы это? Ты пораскинь мозгами-то.

— Это ясно, что кто-то донес, — многозначительно протянул Хасан. — Но аллах воздаст ему по заслугам.

— Странно, что тебя отпустили.

— А на мне вины никакой нет. Я ведь только свидетель.

— Ну и ну!.. Скажи на милость — свидетель! А столько дней просидел в таком месте, что не приведи аллах.

— Узнал тамошнее житье, мне же лучше. Иногда полезно бывает узнать кое-что.

— Наверно, и там дружков завел?

По тону, каким был задан этот вопрос, чувствовалось, что Мастан обозлен невозмутимостью Хасана и изо всех сил старается оскорбить его и унизить. Хасан промолчал.

— Хороший человек везде друга найдет, — вступился за него Рыжий Осман.

— Хоть бы и в тюрьме, — добавил Сердер Осман.

— А что? Он верно говорит, — расхрабрился Рыжий Осман. — Раз тюрьма — так там уж и хороших людей не встретишь? Сколько хочешь!

Перед глазами Хасана опять всплыло лицо Гюрро. «Бах — и конец!», — пронеслось в мозгу. На глаза навернулись слезы. «Вот бы в кого бахнуть!» — неожиданно подумал он, глядя на Мастана. Отвернулся, пошел к дверям.

— Счастливо оставаться.

В ответ Мастан ленивым движением поднес руку к кепке.

На улице ждали товарищи. Дружной гурьбой двинулись в горы.

День угасал. Хасан сидел на вершине холма, задумчиво перетирая в пальцах щепоть земли и смотрел на деревню, всю в багряных лучах солнца… Эти лучи вдруг мощным потоком хлынули вниз и залили дома, деревья, посевы, преобразив ландшафт до неузнаваемости. Хасан отыскал глазами свое поле. Тридцать дёнюмов! В другом месте они, может, что-нибудь и значат, но только не в Караахметли. Земля сухая как камень. Только жилы последние тянет. А все же как дорог ему этот жалкий клочок! В нем все его надежды, вся жизнь…

Чуть ли не все здешние крестьяне, кое-как убрав свои поля, снимаются с места — идут искать поденную работу. Туда, где урожай богаче, где в страду нужны лишние руки. Не так далеко от Караахметли лежит долина Сарайкей. Большая и благословенная долина! Река Мендерес творит там чудеса. Земли возвращает крестьянину в сто, в тысячу раз больше посеянного. Нет, не сестра ей долина Караахметли. Здесь земля вся в трещинах, жаждет воды и высыхает прямо на глазах, словно сжигаемая адским пламенем. Сожмешь в горсти сарайкейскую землю — она слипается в плотный комок, а от караахметлийской земли один прах остается на ладони. С ума может свести человека такая земля. Хасан знает все это. Знает — и все-таки любит свою землю.

С каким трудом вгрызается сабан [20] Сабан — древний примитивный плуг. в чрево этой земли, как долго семена набирают силу, чтобы пробить ее! Часто крестьянский труд пропадает вчистую — нет дождя. Колосу только-только время пришло зерном наливаться, а он уже сохнет и желтеет. Тут уж каждый дает волю языку, последними словами клянет свою злосчастную судьбу. Только Хасан молчит, надеется на что-то. Ждет Хасан, когда же вслед за неурожайным годом придет урожайный.

Не выколосились хлеба — крестьянину прямая дорога в Сарайкей, в поденщики. Ничего другого не остается. С ума сводит караахметлийца эта долина Сарайкей. Сердце его кровью обливается, когда он сравнивает свою скупую землю с благодатной сарайкейской землей.

А те, из Сарайкея, владельцы неиссякаемой земли, радуются, когда в Караахметли неурожай. Они всегда первыми узнают, выколосились ли у соседей хлеба; и если нет, эта весть для них — масло на хлеб, бальзам на сердце. Будешь радоваться, если с приходом караахметлийцев плата за поденную работу сразу падает.

Из-за этого другие крестьяне, нанимающиеся поденщиками в Сарайкей, не любят караахметлийцев. Редкий год дело обходится без поножовщины. При виде караахметлийцев, бредущих с потухшими глазами искать работу, кулаки у всех других поденщиков сами собой сжимаются.

Пока Хасан сидел в тюрьме, миновало самое опасное для посевов время. Небо не оставило без дождя Караахметлийскую долину. Благодать пролилась не только на поля, но и на горящие сердца крестьян — ведь они в эти дни только и делали, что смотрели вверх, как помешанные. Едва на раскаленное небо из-за горы Карынджалы или из-за Бабадага, Кекикли или Марды выплывало несколько едва заметных белых пушистых комочков, деревня приходила в волнение.

Ни о чем другом и разговору не было — только об облаках, о дожде и ветре.