Дженгиз Тунджер - Конфискованная земля

— Скажи-ка, где это ты все пропадаешь?

Алие промолчала, потупив голову. Страшнее всего было ему это молчание. Распалившись, он накричал на нее, но ничего не добился.

— Так. Гуляю… — вот и все, что она ему ответила.

— Она гуляет! — гремел отец. — Что девчонке одной делить в горах? О чем твоя голова думает?

— Да что плохого в том, что я туда хожу? Зверей там нет.

— Ты меня слушай! Не зверей, а людей — вот кого нужно бояться. Они хуже зверя, хуже шайтана!

— Мне скучно сидеть дома.

— Поедем со мной в касабу?

— А потом что делать?

Мастан долго ахал и охал. Его дочь перечит ему, дерзит. Слыхано ли это! Однако доводить дело до большого скандала он не решился. Ссоры у них в семье кончались всегда одинаково. Он, когда сердился, уходил из дому и дня два не показывался домашним на глаза. Потом возвращался, и примирение наступало само собой.

— Мать, собери поесть, — говорил Мастан жене.

Постепенно, слово за слово, все становилось на свое место.

Но теперь тревога не оставляла его даже ночью. Он вдруг вскакивал с постели и брел сам не зная куда.

— Тронулся, — перешептывались крестьяне. — Совсем тронулся Мастан.

Встречаясь с ним на улице, каждый внимательно смотрел на него. Не мутные ли у него глаза? Не пора ли ему в сумасшедший дом? Ведь случись такое — вся деревня возликовала бы.

— Скоро подохнет, — сообщал в кофейне Сердер Осман.

— У него семья, не греши, — отвечали ему.

— И у нас семьи, — махал в ответ рукой Сердер Осман, — а кто нас жалеет?

— А по мне так хуже будет, если он рехнется, — заявил Хасан из семьи Окюзлеров.

— Это почему же?

— А вот послушай. Он и в своем уме когда, слушать нас не хочет, за людей не считает. А коль свихнется, еще хуже будет.

— Полоумного, — возразил староста Керим, — не оставят в деревне. Сразу на него бумагу — и конец.

— Повесят? — с замиранием сердца спросил Марамыт.

— Нет, зачем?.. Составят бумагу — и в сумасшедший дом, к таким же, как он.

— Эх, — вздохнул Рыжий Осман, — как было бы спокойно! Ни тебе конфискации, ни ипотеки.

— Жена, дочь у него останутся, — размышлял вслух Салих. — Свалятся они нам на голову.

— С бабами еще труднее будет, — глубокомысленно заключил Хотунлу.

— Да что с вами? — попытался образумить людей Хасан. — Очнитесь! Кто это вам сказал, что Мастан свихнулся?

— Я сказал, — отвечал Рыжий Осман. — Нормальный человек не станет гулять среди ночи по улице.

— Слыхал я, — многозначительно сказал Хотунлу, — что в Енидже есть ведьма. Очень лихая такая. И подговорили ее наслать порчу на Мастана.

— Хотунлу правду говорит, — поддержал Салих, — по всему видно, что в него шайтан вселился.

— А в касабе рассказывали, — продолжал Хотунлу, — как в прошлом году один такой заколдованный бродил-бродил месяца два, а потом взял да и утопился.

— А не врешь?

— Клянусь верой! Османсали это говорил. Тот, что кофейню арендует у Геика Хаджи.

— Этот зря болтать не станет, — подтвердил Салих.

Хасан молчал.

Открылась дверь. Вошел Мастан.

Хотунлу, а за ним Хаджи, Салих и староста Керим юркнули в дверь — от греха подальше. На Мастане лица не было — почерневший, осунувшийся, он действительно походил на безумного. Поздоровался, сел. Ответили ему холодно. Только хозяин кофейни Муса держался как ни в чем не бывало. Подбежал, долго тер стол полотенцем.

— Налей-ка чайку, Муса, если горячий, — попросил Мастан.

— Сию секундочку! — отвечал тот. — У меня холодного не бывает.

Не замечая презрительных взглядов, он направился к плите. Достал с верхней полки стакан с позолоченной каймой, налил доверху, принес Мастану. Тот в ожидании хлопал по столу ладонью — ловил муху…

Больше всего на свете Мастан любил лошадей. Был у него даже породистый жеребец — хозяин души в нем не чаял.

— Уж если заводить коня, — говаривал Мастан, — так такого, как мой вороной. Он происходит от знаменитого жеребца самого Нуреттина-паши.

Действительно, конь был хорош. Без всякой дороги чутьем узнавал путь. Стройный, высекающий копытами искры из камня, он словно сошел со страниц старинной сказки. Во всем Кесикбеле не было лошади умнее и изящней его. Но он был с норовом. Шум машины приводил его в ярость. Как заслышит рев мотора — седок мешком летит на землю. Словно понимал конь, что машина отняла у него превосходство, и потому ненавидел ее.

В последнее время за вороным ходил Ахмед, по прозвищу Дружок. Во всей деревне у Мастана только и было близких людей, что этот Дружок и хозяин кофейни Муса. Дружка он облагодетельствовал — взял к себе и дал ему работу. Зато тот и предан был Мастану, как собака.

Несколько раз в год Ахмед ездил в соседние касабы. Правда, важных дел ему не доверяли: он был забывчив. Накажи ему хоть сто раз, из двух поручений одно непременно забудет. К примеру, скажет ему Мастан: «Привези из касабы гвоздей», — и достаточно. Если же кто-нибудь попросит купить ему заодно и топор, приедет Ахмед или без топора, или без гвоздей.

С того дня, как Мастан впервые разрешил ему сесть на вороного, он заважничал. Если отправляется куда-нибудь, непременно несколько раз, красуясь, проедет по деревне туда и сюда. Крестьяне подзадоривают его, притворно ахают:

— Молодец, Дружок! Настоящий Чакыджи [21] Чакыджи — герой народных легенд, предводитель крестьянского восстания. .

Лицо Ахмеда покрывается густым румянцем, и он птицей пролетает по деревне.

С утра отправился Ахмед в Гюней за врачом для Мастана. К вечеру должен был вернуться. Стемнело, а его все нет. Мастан уже начал ворчать:

— Уснул в дороге, что ли!

— Взрослый человек, не ребенок, — успокаивала его жена. — Управится и приедет.

— Взрослый, да беспечный! — раздражался Мастан еще больше. — Завалился где-нибудь под горой и спит себе.

— Нет, он спать не будет, — возражала женщина. — Знает, что здесь больной ждет.

— Пузырь у него вместо сердца. Мир будет рушиться, ему все нипочем. Я сам виноват. Нашел кого послать, будто нормальных людей нет.

— Должно быть, что-то его задержало.

— Разбойники напали?

— Может, доктора не смог найти.

— В каждой касабе докторов полно! Не один, так другой. На одном Аптуллах-бее свет клином не сошелся.

— Мало ли что, — вздохнула женщина. — Откуда ты можешь знать?

Мастан сыпал проклятиями.

На другой день, едва открыв глаза, Мастан первым делом справился об Ахмеде. Тот еще не приезжал.

— Ну, пусть только приедет! — пригрозил Мастан, обматывая талию шерстяным кушаком. — Уж я с сукиным сыном поговорю…

Одевшись, он вышел из дому и долго стоял как вкопанный, глядя на дорогу, ждал, не услышит ли отдаленного топота копыт. Подождал, подождал, потом, бормоча что-то себе под нос, отправился в кофейню.