Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Теперь на него спустят всех собак, и мы не сможем отстоять нашу позицию. Я с ним, собственно, согласен — нельзя априори набрасываться с топором на каждое решение власти, в чём бы оно ни состояло.

— И какие решения ты хочешь поддержать?

— Не только решения, но и отсутствие решений. Они отказались, например, от тотального пересмотра итогов приватизации девяностых годов и даже провели через парламент законодательство, сделавшее невозможным отмену факта состоявшейся тогда приватизации. Суды присяжных почти по всей стране, пускай пока только по очень короткому перечню статей уголовного кодекса, судебные санкции на арест — всё сделано при Покровском и проведено через парламент с помощью Единой России. Нельзя отрицать очевидные факты — мы же выставляем себя на посмешище.

— Но ведь нельзя говорить и о торжестве правосудия.

— Нельзя. Но нельзя и отрицать сделанных шагов. Никакого общественного запроса на демократизацию судебной системы нет. Общество считает подсудимых или даже подследственных виновными и воспринимает по-прежнему редкие оправдательные приговоры или хотя бы избрание меры пресечения, не связанной с лишением свободы, как проявление коррупции. В такой обстановке легко развернуть полномасштабный террор, не ограниченный территориями Северного Кавказа, но репрессии пока носят крайне ограниченный характер. Видимо, Покровский всё же побаивается реакции Запада. Согласись, если завтра национализируют все крупные сырьевые корпорации, а их владельцев посадят, возмущённые толпы на улицы не выйдут. Наоборот, запросто могут высыпать радостные народные массы. Генерал не делает ничего подобного, поскольку осознаёт последующие экономические трудности. Национализация ведь не принесёт в бюджет никаких доходов, в отличие от приватизации. Наоборот, сворованные у собственников компании потеряют доступ к мировым финансовым рынкам, и их придётся кредитовать из бюджета. И Покровский, судя по всему, не изменит своей позиции в обозримом будущем, поскольку в старческий маразм пока не впал, а к убеждённым коммунистам-ленинистам-сталинистам вроде бы не относится, как бы хорошо ни отзывался о Советском Союзе. Я вообще не берусь описать его убеждения. По-моему, дикая смесь социал-демократии и национализма. Звучит, правда, жутковато — невероятное соединение подобных идей в одном флаконе можно ведь и национал-социализмом назвать.

Наташа с трудом разбирала слова Худокормова из-за бунта в зале: отдельные выкрики давно переросли в общую катавасию. Ладнов спокойно наблюдал за происходящим с трибуны — своей отрешённостью он напоминал скульптуру великого короля.

— Он ещё долго может так простоять? — спросила Наташа у соседа.

— Сколько угодно, хоть до следующего утра. И стащить его оттуда никто не сможет. Он ведь не в пансионе благородных девиц воспитывался, на многое способен.

Волна возмущения в зале улеглась, многие уселись на свои места, и стало слышно голос отдельного человека.

— Оппортунизм разрушителен по своей природе, — продолжил Ладнов, словно его и не прерывали. — Я готов повторять снова и снова: политика должна быть конструктивной. Нельзя идти на поводу тёмных инстинктов и массовых заблуждений, но точно так же нельзя вставать в позу ниспровержителя кумиров и крушить их одного за другим, поскольку они не разделяли наших идеалов. Мы так останемся в пустыне, потому что среди российских и советских государственных и военных деятелей найти либерала почти невозможно. Можно вспомнить разве царского адмирала Ушакова, учредившего после штурма Корфу греческую Республику семи островов — так он ведь ещё и церковью канонизирован. Даже Александр Второй до самой гибели оставался самодержцем всероссийским и, вопреки пересудам перестроечных времён, никаких планов конституционного ограничения абсолютизма не вынашивал — по крайней мере, историки свидетельствами подобных намерений не располагают. Вроде бы, готовил только выборный законосовещательный орган. Я уже не говорю о Временном правительстве семнадцатого года, сумевшем продемонстрировать во всех своих составах только беспомощность — собственно, из князя Львова и Керенского героев никто даже не пытается делать, ввиду их полной бесперспективности в таковом качестве. Нельзя объявлять советский генералитет Великой Отечественной войны бандой бездарных преступников, поскольку война начиналась тяжело, и в течение всей войны советские потери превышали немецкие. Надо вести спокойный научный диалог вне какого бы то ни было политического контекста.

Ладнов продолжал своё выступление в том же духе, настырно и безразлично к сопротивлению аудитории, пока не высказал все свои мысли и неторопливо вернулся на своё место в зале. На трибуну взобрался маленький человек в очках, который ранее первым бросился на бой с Ладновым, и принялся доказывать необходимость бескомпромиссной борьбы с советскими идеологическими мифами — ведь неспроста они лежат и в основе современной официальной идеологии, которой, по идее, вовсе не должно быть. Современные апологеты Покровского с ностальгической тоской повторяют свою извечную мантру: раньше нас боялись и уважали. Они даже не считают нужным скрывать неправдоподобные и антинародные планы: сделать врагами всё геополитическое окружение России, чтобы нас снова, как в советские времена, боялись. Об уважении говорить трудно — во всяком случае, в Восточной Европе Советский Союз уж точно не пользовался уважением. Вызвать страх проще, чем уважение, хоть и контрпродуктивно для национальных интересов, поскольку испуганные соседи будут искать защиты у третьих стран и военно-политических блоков. Мы сможем интегрироваться в окружающий нас мир, только осознав и признав порочность советской политики, от пакта Риббентропа-Молотова до брежневской доктрины ограниченного суверенитета. Прогресс и движение к процветанию возможны только в единстве с Западом, а не в противостоянии с ним, как доказал своим примером Советский Союз, запускавший ракеты, но так и не решивший проблему бесперебойного снабжения своих граждан туалетной бумагой.

Ладнов спокойно слушал оратора на своём месте и сохранял безмолвие всё время, пока слово брали другие выступающие, настроенные не менее решительно. Наташа косилась на него в ожидании разглядеть в чертах его лица признаки расстроенных непониманием чувств, но по-прежнему видела лишь отстранённость. Принимает он поражение в споре или просто не осознаёт его? Да и как понимать поражение? Если ты не смог переубедить множество несогласных, но и они не заставили тебя изменить точку зрения — проиграл ли кто-нибудь? Оставшийся в меньшинстве, разумеется, проиграл. Но почему Ладнов думает иначе? А он ведь определённо думает иначе. Не волновался и не принимался кричать на трибуне, но и сейчас сидит, словно у себя дома перед телевизором. Сколько споров пережил он в своей жизни и сколько раз оставался в меньшинстве? Наверное, чаще, чем в большинстве. Во всяком случае, так показалось Наташе — её багаж знакомства с Ладновым отличался завидной скудностью, но мнение нарисовалось само собой, изящно и незаметно, прямо из воздуха. Он спорит не ради победы, а ради заявления своей позиции. Несколько десятилетий смотрят сквозь него люди, наделённые властью карать и миловать, он смотрит мимо них и продолжает твердить постулаты своей веры. Как теперь выясняется, единомышленники тоже его не жалуют, но и они тоже не могут его поколебать. Человек готов остаться совсем один на ледяном ветру и не боится смерти во всех её многочисленных и разнообразных личинах.