Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Но твёрдость обеих сторон конфликта может привести к глобальной катастрофе.

— Поскольку все это понимают, стоит только дилемма лобовой атаки в авиации — погибает первый, у кого сдадут нервы.

Грустные мысли овладели многими, но затем вошли несколько студентов, и Худокормов позвал их общему столу — подкрепиться перед отъездом.

— Как-то мне грустно стало, — призналась Наташа Лёшке, когда они отошли подальше от общей массы. — Чувство безысходности одолевает.

— Не журись, — беззаботно махнул тот рукой. — Ладнов вообще тяжёлый человек. Собственно, среди подпольщиков лёгкого человека найти трудно. Жизнь учит осторожности, осторожность требует подозрительности, и так далее, по нарастающей.

— А Шантарский обвиняет Ладнова в стукачестве?

— Насколько мне известно, он только пожимает плечами и улыбается со значением. Ладнова ведь трудно обвинить — он сидел, а Шантарский уехал. Каждый выбирает по себе. Если честно — в ситуации Ладнова я бы уехал. Мне кажется. В лагерь по доброй воле — выше моего понимания. Его нельзя не уважать, но и слушать долго — тоже невозможно. Хочется чем-нибудь развеселиться, порадоваться жизни, хоть какому-нибудь пустяку.

Они вновь занялись раскладкой немногих оставшихся книг — каждую разглядывали, перелистывали, Лёшка пускался в объяснения и комментарии, а Наташа критиковала его за безапелляционность и снобизм.

— Я просто предлагаю тебе своё видение, — отпирался он. — Почему я обязан со всеми соглашаться?

— Со всеми не соглашаться — тоже глупо. Сильно попахивает оппортунизмом.

— Ты очень легко разбрасываешься «измами». Ты можешь назвать человека, с которым ты согласна во всём, от и до?

Наташа едва не испугалась подвоха — не хочет ли Лёшка вывести её на разговор о Худокормове? Помолчала и хмуро подтвердила:

— Не могу. Нет ничего всеобщего, полностью правильного или ошибочного, обо всём можно спорить и подвергать сомнению любое слово любого человека.

— Ну что? Зато жить так гораздо интереснее. Представляешь, если бы всё было наоборот? Кто бы что бы ни сказал — сплошная железобетонная истина. Скучища!

Так они разговаривали ещё некоторое время, потом Худокормов бросил клич ко всем отъезжающим, в числе которых поименовал Наташу и Лёшку. С библиотекой они покончили, вымыли руки и пошли к выходу, едва не под ручку.

Оставшись в своём кабинете один, Саранцев посвятил некоторое время исполнению должностных обязанностей, потом пошёл в личные президентские апартаменты Сенатского дворца, принял душ и переоделся. Не оставляли мысли о предстоящей встрече с Аней — более, чем с Еленой Николаевной. После школы он не видел, не переписывался, не перезванивался, даже ничего о ней не слышал. А если бы знал о её переезде в Москву — разрушил бы ради неё свою жизнь или нет? Он давно женился на Ирине, у них давно есть дочь, Аня замужем, все они живут счастливо — неужели он взорвал бы Вселенную ради памяти о детских фантазиях?

Ответ не приходил. Авантюризма он за собой прежде не замечал. Наоборот, имел полезную привычку рассчитывать шаги и думать о последствиях. Правда, богатого опыта в романтических отношениях он не имел — Ирина оказалась его первым и единственным серьёзным увлечением. Даже вспомнить странно. Он никогда не думал о себе как о примерном мальчике, но вот один раз задумался, и самому грустно стало. Или смешно? Где его молодость, как он её растратил? И должна ли юность непременно наполняться любовными авантюрами? Зачем он несколько десятилетий помнит Корсунскую, если просто учился с ней в одном классе и даже руки её ни разу не коснулся? Вопросы множились, становились всё грустнее и принуждали задуматься ещё тягостней. Не стоило и начинать бесполезные размышления о безвозвратном.

Стоя перед зеркалом в холле, президент долго и тщательно поправлял узел галстука, специалиста из службы протокола не вызывал. Может он сам собраться на встречу с одноклассниками, или нет? Не велико искусство. Виндзорский узел получался то уродливо большим, то несимметричным, а чаще — тем и тем одновременно. Галстук должен едва прикрывать пряжку ремня, а он то заканчивается выше, то свисает до уровня фигового листка; раз за разом завязывая и развязывая упрямый узел, Игорь Петрович в конце концов усомнился в правильном выборе самого галстука и взял другой — чёрный, с серебряным рисунком. Завязал его всё тем же несовершенным узлом, но трогать больше не стал — длина получилась идеальной.

Зашёл референт, напомнил — пора ехать. Саранцев прошёл по длинным дворцовым коридорам, спустился по Шохинской лестнице вниз, у выхода его встретил начальник охраны, офицеры ФСО в штатском, а также милая и домашняя на их фоне Юля Кореанно.

— Игорь Петрович, всё готово, — уверенно заявила она.

— Ничего подобного, — с той же долей уверенности ответил Саранцев. — Какая-нибудь заковыка непременно обнаружится — так всегда бывает. Или вы сомневаетесь?

— Ничего катастрофического точно не случится. Конопляник давно на месте, преподавательский коллектив сейчас чествует Елену Николаевну, через двадцать минут вы войдёте в учительскую.

— Юлия Николаевна, а почему мы с вами ни слова не сказали по поводу моего общения с педагогами?

— Таков замысел, Игорь Петрович.

— В самом деле? Ваш замысел состоит в том, чтобы вам ничего не делать?

— Да. Ведь ваше общение с одноклассниками и Еленой Николаевной мы тоже не обсудили. Не нужны никакие заготовки — разговор случится сам собой. Вы ведь не виделись много лет, накопилось много впечатлений. Никаких речей, просто беседа с друзьями и старой учительницей. И в школе никаких публичных выступлений: здороваетесь, извиняетесь и объясняете, что вынуждены похитить Елену Николаевну. Любые заготовки только испортят эффект.

— А если я без вашей помощи и двух слов связать не способен?

— Способны, я же знаю. Если вдруг оговоритесь — даже лучше, ещё одна чёрточка к портрету живого человека.

— Полагаюсь на ваш опыт. Сядьте, пожалуйста, в мою машину, перекинемся по дороге парой слов.

Они вышли во внутренний дворик Сенатского дворца, у самого крыльца стоял «мерседес-пуллман». Охранник открыл заднюю дверцу, Юля обошла машину и села с другой стороны, а Саранцев, на положении дамы, воспользовался оказанной ему услугой и глубоко провалился в мягкий ковш VIP-сиденья; дверца захлопнулась также без его участия.

— Юля, вы случайно не знаете, почему президенту запрещено самостоятельно открывать для себя двери?

— Знаю. Это не солидно. Разрушает образ могущественного главы государства.

— А зачем мне образ главы? Если бы я им прикидывался, то понял бы необходимость напускать важности, но если я действительно президент, зачем этот внешний антураж? К тому же, вы не думали, что глупый ритуал создаёт образ не власти, а слабости и даже беспомощности? Взрослый мужик, а дверь открыть не может. Здесь хоть один человек в костюме на меня поработал, а во время официальных церемоний во дворцах приходится привлекать аж двух солдат президентского полка. Люди смотрят и думают: напыщенный тип.